Инженер Петра Великого 10 (СИ) - Гросов Виктор

Логично.

— Я не могу рисковать вашей безопасностью, Государь! — продолжал гетман. — Ввязываться в бой нельзя. Позволить сорвать вашу миссию — значит предать наш союз!

Подойдя к карте, он провел пальцем линию, уводящую резко в сторону.

— Есть другой путь. Через Витебск. Да, это небольшой крюк, однако он безопасен. Там стоят верные королю полки, и мои люди уже оповещены. Вдоль всего пути для вас подготовлены склады с фуражом и углем. Вас встретят, проводят, обеспечат всем необходимым. Вы пройдете, как по собственной земле, не встретив ни единого врага. А я тем временем со своими верными людьми ударю по мятежникам с тыла, и к вашему возвращению вся эта пена будет сметена!

Он закончил и замолчал, с надеждой глядя на Петра. Каждое его слово ложилось на предыдущее, как идеально подогнанный кирпич, возводя стену неопровержимых доказательств.

— Что скажешь, Смирнов? — повернулся ко мне Петр.

— Слишком гладко, Государь, — ответил я тихо. — Склады уже готовы? Они что, провидцы? Знали о мятеже заранее?

На лице Сенявского промелькнула тень.

— Мы всегда готовы к измене, пан генерал. Это Польша, — с горькой усмешкой ответил он. — У меня своя сеть осведомителей. Получив первые донесения о смуте еще неделю назад, я отдал приказ готовить запасной путь. На всякий случай. Как видите, не прогадал.

Он выложил на стол еще несколько бумаг: донесения от его «агентов», доклады командиров гарнизонов. Все сходилось.

— Государь, — вмешался Меншиков. — Гетман дело говорит. Чего нам в их усобице вязнуть? Пройдем быстро, а они пусть тут хоть головы друг другу поотрывают. Нам же спокойнее будет.

Петр смотрел на карту. В его голове шла борьба: мои подозрения против безупречных фактов, его нетерпение против моего предостережения. Петр не мог позволить себе ни выглядеть трусом, испугавшимся кучки мятежников, ни потерять драгоценное время. План гетмана, напротив, давал ему все и сразу: скорость, безопасность и политическую выгоду.

— Ладно! — он нахмурился. — Факты налицо. Гетман предлагает нам помощь, и мы ее примем. Благодарствую за верную службу, пан Сенявский. Мы принимаем ваш совет.

Пока адъютанты уже строчили приказы о смене маршрута, а гетман отвешивал поклоны, я смотрел на карту, на эту тонкую линию, ведущую в Витебск.

Против логики, подкрепленной документами и политической выгодой, чуйка оказалась бессильной.

Пейзаж быстро менялся: становился суровее, пустыннее. Леса уступили место бесконечным заснеженным полям, перечеркнутым темными оврагами, и с каждым днем этого перехода холод в животе становился все ощутимее. Нас окружала пустота. Дороги опустели — ни скрипа купеческих полозьев, ни бредущего мужичка с вязанкой хвороста. Даже деревни, мимо которых мы проходили, стояли вымершими: ставни заколочены, из труб не идет дым, не лают собаки.

— Меры безопасности, — цедил сквозь зубы Меншиков, когда я в очередной раз указал на это Государю. — Гетман слово держит, очистил дорогу для прохода. Чего еще желать?

Петр соглашался. Для него эта пустота была доказательством верности и мощи нашего союзника. Порядок. Дисциплина. Все, как он любил.

Ушаков каждый вечер приносил свои безрадостные отчеты.

— Жутко там, Петр Алексеевич, — говорил он тихо, грея руки у печки в моем фургоне. — Будто мор прошел. Ни следов, ни патрулей. В одной деревне нашли брошенную пекарню — хлеб в печах еще теплый. Ушли в спешке, час назад.

— Куда ушли?

— В лес. Все, от мала до велика. Словно от чумы бежали.

Наши собственные разведчики, которых Орлов посылал вперед, возвращались ни с чем. Пусто. На десятки верст впереди — ни души. Эта противоестественная, зловещая тишина раздражала. Мы шли как по дну высохшего моря, и было совершенно неясно, когда и откуда хлынет вода.

На пятый день пути, выйдя из очередного лесного перешейка, мы оказались на широкой, бескрайней равнине — в огромной, неглубокой чаше, покрытой снегом. Впереди, на дальнем ее краю, на высоком холме, виднелись стены и башни Витебска. Цель. Наконец-то. По колонне пронесся вздох облегчения, и даже я поддался этому чувству. Вот он, город, вот верные полки и обещанные склады. Кошмар кончился.

И тут ударил колокол.

Один, низкий, протяжный удар с городской колокольни. Его звук не походил на тревожный набат — это был холодный, расчетливый, безжалостный сигнал.

Мир ожил.

Первым пришел отдаленный, непонятный гул, похожий на шум ветра в соснах. Но он не утихал, а нарастал, превращаясь в лязг металла, ритмичный топот тысяч ног. Снег на пологих холмах, окружавших нас со всех сторон, вдруг пошел рябью. Из-за гребней, словно прорастая из-под земли, поползли темные линии. Конница. Пехота. Даже артиллерия виднелась. Они спускались медленно, занимая заранее определенные позиции. Словно актеры, выходящие на сцену по знаку режиссера.

— К бою! — заорал я, но мой голос утонул в реве Орлова, уже отдававшего команды. — «Шквалы» к бою! Рассредоточиться!

Но поздно. Рассредоточиться уже негде. За несколько минут, пока наши гвардейцы лихорадочно занимали позиции на броне, кольцо замкнулось. Сзади, отрезая путь к отступлению, встали плотные каре пехоты. С флангов нас брали в клещи драгуны. А впереди молчал город.

Ворота, которые должны были распахнуться нам навстречу, остались наглухо запертыми. На стенах засуетились люди, выкатывая на позиции орудия. Их темные жерла, как пустые глазницы черепов, неотвратимо поворачивались в нашу сторону.

Двенадцать стальных черепах в центре идеально подготовленного тира. Классический огневой мешок. Котел.

— Предательство, — прошептал Меншиков.

Глава 8

Команды прекратились, солдаты замерли, даже ветер затаился.

Мой взгляд метнулся к Петру. Он стоял на броне, вцепившись побелевшими костяшками пальцев в эфес палаша, а его лицо превратилось в серую, неподвижную маску. Он мрачно смотрел вперед, на лице застыло то, чего я не видел никогда прежде —незамутненное осознание абсолютного поражения. Осознание того, что его переиграли, как мальчишку.

И тут городские ворота со скрипом приоткрылись. Из них медленно выехал одинокий всадник с белым флагом в руке.

Тишина на равнине давила на уши. Трепещущий на ветру флаг парламентера казался единственным живым пятном в этом застывшем, враждебном мире. Спешившись, молодой польский шляхтич зачитал условия сдачи в плен. Его голос, усиленный морозным воздухом, был звонким и полным плохо скрываемого триумфа: безоговорочная капитуляция, сдача всего оружия, машин и казны. Император и его свита — в качестве почетных пленников до решения короля.

Лицо Государя пошло багровыми пятнами. Под кожей на виске забилась жилка в такт его сердцу. Он молча дослушал до конца, а потом медленно, очень медленно, повернулся ко мне. Его взгляд, казалось, мог прожечь дыру в броне.

— Орлов! — голос, тихий вначале, раскатился над полем, заставив вздрогнуть даже поляков. — Полк к бою! Пойдем на прорыв! Ляжем все, но утащим с собой в ад половину этой сволочи!

Василь, не раздумывая, выхватил палаш. Гвардейцы, услышав приказ, как один вскинули головы; на их обветренных лицах появилось злое, веселое оживление. Смерть в бою была для них понятнее и честнее унизительного плена. Меншиков, напротив, съежился, его лицо приобрело зеленоватый оттенок. Катастрофа становилась неминуемой.

— Государь, стойте.

Я вышел вперед. Он вздрогнул. На мгновение я был уверен — ударит. Но я выдержал его взгляд. Ледяное спокойствие заливало вены. Сейчас или никогда.

— Это бойня, — сказал я так, чтобы слышал только он. — Мы в тире. Они нас просто расстреляют.

— Лучше сдохнуть, чем сдаться этим псам! — прошипел он.

— А я предлагаю не дохнуть и не сдаваться, — я убрал руку и повернулся к ошарашенному парламентеру. — Андрей Артамонович, будьте добры, переведите пану мои слова. В точности.