Инженер Петра Великого 10 (СИ) - Гросов Виктор

Вечером грянул прием. Замок Сенявского был пропитан запахами тяжелых духов. Съехавшаяся со всей округи шляхта разглядывала нас, как диковинных зверей в зверинце — с жадным любопытством и, как мне кажется, с плохо скрываемой завистью. Они подходили, кланялись, пытались завязать разговор, прощупывая почву. Орлов, окруженный стайкой усатых панов, уже вовсю травил байки о шведской кампании, заливаясь хохотом и хлопая собеседников по плечам — он был в своей стихии, создавая образ простодушной и непобедимой русской силы. Анна Морозова, напротив, вела невидимую войну: отойдя в сторону с несколькими купцами, она что-то быстро говорила, а те хмуро слушали, изредка кивая. Казна Империи работала, не отвлекаясь на танцы.

На следующий день настал мой черед. Демонстрация будущего, которое мы привезли с собой. Первым делом — паровая машина. Ее мы притащили на местную лесопилку, где старый, замшелый водяной привод лениво ворочал огромное колесо. Нартов и Федька, оттеснив недоверчивого хозяина, за несколько часов подключили нашего компактного монстра. Когда Федька повернул вентиль, машина, чихнув паром, заработала, выдав ровный механический ритм. Толпа ахнула. Пила резала бревно со злым визгом, выбрасывая фонтан золотистых опилок. Седой поляк, хозяин лесопилки, с отвисшей челюстью крестился, глядя, как за полчаса мы сделали его дневную норму. Купцы, стоявшие рядом, смотрели иначе. Один из них шепотом принялся что-то прикидывать.

— И какова цена сему чуду, пан генерал? — подошел ко мне тот, что считал.

— Чудеса не продаются, пан, — ответил я. — Но мы готовы обсуждать право на их создание. Здесь, на вашей земле. При условии долгосрочных контрактов на поставку леса для нашего флота.

Он хмыкнул. Стоявшая рядом Морозова, подошла, держа наготове бумаги.

Вторым актом представления стал телеграф, для чего мы протянули провод между двумя флигелями замка. В одном остался Петр с гетманом, в другой отправился я с группой магнатов. На их глазах я отстучал на ключе простой приказ адъютанту. Через минуту из соседней комнаты принесли ответ, нацарапанный на бумаге рукой Государя. Происходящее было сродни черной магии. Сама возможность передавать волю на расстояние — мгновенно, без гонцов и риска перехвата — ломала все их представления об управлении и войне. Сенявский и его окружение растерянно переглянулись. На тикающий аппарат они смотрели с тем же суеверным трепетом, с каким дикарь смотрит на ружье, разглядев в нем не диковинную игрушку, а инструмент абсолютной власти.

Все шло безупречно. Слишком безупречно. Демонстрация произвела расчетный эффект: купцы и промышленники разглядели выгоду, шляхта и военные — осознали непреодолимую силу. К вечеру Анна вернулась с целой кипой подписанных договоров на поставку пеньки, зерна и корабельного леса по ценам, выгодным для нашей казны. Мы вплетали союзников в нашу экономическую систему, превращая их в ресурсный придаток. Сидя вечером в штабном фургоне и подводя итоги дня, я ощущал себя шахматистом-гроссмейстером. Уверенность в успехе миссии крепла с каждым часом. Мы стояли на земле союзников, которые, ослепленные блеском наших технологий и выгодой контрактов, были готовы на все.

Нескончаемый праздник перетекал из замка в наш лагерь, превращаясь в череду пиров, охот и шумных застолий. Шляхта, опьяненная то ли вином, то ли открывшимися перспективами, видела в нас почти родню. Воздух пропитался запахом жареного мяса, кислого пива и мокрой шерсти сохнущих у костров кафтанов. Днями наши механики, окруженные толпой зевак, демонстрировали чудеса, а по вечерам Орлов со своими гвардейцами до хрипоты спорил с польскими офицерами, меряясь силой и громкостью песен. Всеобщее радушие оказалось настолько искренним и всепоглощающим, что даже я на какое-то время поддался ему. Успех притупляет инстинкты, заставляет поверить, что так будет всегда.

Однако на одну фигуру в этом пьяном маскараде праздник не действовал — на Андрея Ушакова. Он двигался в тени, говорил шепотом и смотрел на все это веселье с холодным профессиональным отвращением. Его люди, под видом денщиков, торговцев и пьяных гуляк просачивались в толпу, собирая обрывки разговоров, пьяные взгляды и трезвые приказы.

Поздно ночью, когда лагерь наконец угомонился, Ушаков принес первый доклад.

— Два полка легкой конницы, Петр Алексеевич, — вздохнул он. — Сенявского. Снялись с постоя в соседнем местечке и ушли на север. Ночью. Без знамен и лишнего шума. Говорят — к прусской границе.

Я оторвался от карты. Ночная вылазка без знамен — не передислокация. Маневр.

— И еще, — продолжил он, положив на стол лист бумаги с несколькими зарисовками. — На балах постоянно присутствует дюжина вот таких «купцов». Все, как один, из Гданьска. Но у этого, что с литовскими негоциантами терся, — Ушаков ткнул пальцем в одно из лиц, — на левой руке след от сабельного темляка. Свежий. И сапоги — армейского образца, хоть и без шпор.

Я был восхищен тем, что у Ушакове есть еще и талантливый портретист. Лицо на рисунке было незнакомым, но выправка, осанка… Ушаков не ошибся: не купец. Офицер, и, судя по всему, не из последних.

— Прямых доказательств нет, — заключил он. — Только косвенные. Но похоже, что вокруг нас стягивают сеть.

Дело дрянь. Все это слишком смахивало на подготовку к облаве. Утром я направился к Государю. Застав его в превосходном расположении духа — он как раз принимал доклады Меншикова о закупках провианта и весело хохотал над его сальными шутками, — я дождался, пока светлейший удалится. И лишь тогда изложил свои опасения. Кратко, без эмоций, одни факты.

Выслушав меня, не перебивая, Петр поднялся и прошелся по комнате.

— Ты, Смирнов, в каждом кусте изменника видишь, — в его голосе прозвучало легкое раздражение. — Сенявский мне в верности клялся. Контракты подписаны, купцы его нам чуть ли не сапоги целуют. С чего ему нас в ловушку заманивать? Глупо.

— Ночные передвижения, Государь…

— Это их внутренние дела! — отрезал он. — Шляхта грызется между собой — нам же лучше! Пусть друг другу глотки режут, пока мы их казну осваиваем. А «купцы» твои — так это, может, личная гвардия какого-нибудь магната. У них тут свои порядки.

Его тяжелая ладонь опустилась мне на плечо с такой силой, что я едва не качнулся.

— Не выдумывай нам врагов, генерал. Их и настоящих хватает. Мы победили. Они это видят и тянутся к сильному. Наслаждайся триумфом. Все идет по плану.

Спорить было бессмысленно. С его колокольни все и вправду выглядело логично. Он видел политическую картину в целом, а мои опасения считал мелочной подозрительностью, недостойной масштаба нашей миссии. Его уверенность заражала всех вокруг.

— Удвоить посты, — бросил я Андрею Ушакову, вернувшись в лагерь. — И глаз с этих «купцов» не спускать. Пусть твои люди ходят за ними по пятам.

Он молча поклонился. Это были полумеры, и мы оба это понимали. Мы могли наблюдать и фиксировать.

Два дня тишины, наполненной звоном кубков и клятвами в вечной дружбе. Без доклада, почти оттолкнув часового, в наш штабной фургон ворвался гетман Сенявский. На бледном лице блестели капельки пота, а преувеличенное радушие сменилось маской тревоги, показавшейся мне искренней. На стол лег запечатанный сургучом пакет.

— Государь! Беда!

Мы с Петром как раз склонились над картой, прокладывая дальнейший маршрут. Государь медленно выпрямился. В фургоне сразу стало тесно.

— Говори.

— Мятеж, Ваше Величество! — выпрямился Сенявский. — Паны Потоцкие! Подняли хоругви на западе, у самой границы. Подкуплены австрияками, не иначе! Они хотят перерезать вам путь, затянуть в усобицу, сорвать ваше великое посольство!

Он протянул Петру донесение. Государь сломал печать, пробежал глазами по строчкам. Под кожей на его скулах перекатились тугие комки мышц.

— Они знают наш маршрут? — спросил я, глядя гетману прямо в глаза.

— Вести летят быстрее птиц, пан генерал, — развел он руками. — Ваша армада видна за десятки верст. Скрыть ваше движение невозможно. Они ждут вас на переправах. Готовят засаду.