Деньги не пахнут 8 (СИ) - Ежов Константин Владимирович

Патриция невольно вспомнила, как сама когда-то допустила ошибку. Вела себя слишком умно, слишком прямо… демонстрировала остроту ума там, где надо было напускать туманную простоту. Если бы с самого начала притворялась дурочкой, может, уже давно сидела бы в кресле директора комитета. Но теперь приходилось платить за проявленную жадность: её прозорливостью пользовались, но по-настоящему не доверяли.

Руперт перевёл взгляд на неё. Его глаза блеснули тускло, как лампа, на которую давно забыли сменить плафон.

— Ну? — спросил он.

Патриция чуть выпрямилась, вдохнула, ощутив запах старой кожи, нагретой лампой бумаги и терпкий аромат кофе, застывшего в кружке у края стола.

— Мне удалось выяснить, какие соглашения заключили Сергей Платонов и Реймонд.

Голос её был ровным, но внутри всё дрожало — слишком многое зависело от правильного оттенка слов.

Руперт вскинул бровь.

— Правда?

— Да. Сергей Платонов хочет открыть политико-исследовательский центр на основе своей алгоритмической разработки. Реймонд обещал поддержать проект. Если Джерард станет гендиректором, фамильная политическая инфраструктура маркизов поможет закрепить институт на рынке.

Здесь она говорила правду — настолько аккуратную, насколько требовала ситуация.

Но затем в её голос легла мягкая, гладкая, но стопроцентная ложь:

— Сергей Платонов собирался назначить Реймонда директором этого учреждения.

Руперт нахмурился, словно увидел соринку там, где должен был быть чистый лист.

— Реймонд?

— Именно так. Я пока не знаю всех деталей института, но посчитала, что это тревожный знак, и вмешалась. Убедила его, что на Рейmонда лучше не полагаться. К счастью, он отказался от этой идеи.

Это было выдумкой от начала до конца.

Если Сергей Платонов когда-нибудь будет с Рупертом говорить напрямую, ложь раскроется. Но Патриция была уверена: такой разговор маловероятен. Сергей не тот человек, чтобы тратить время на пустые церемонии.

Руперт прищурился.

— Ты хочешь сказать, он изменил своё решение из-за твоих слов?

— Не только. Он предложил мне занять место директора.

Это была истина.

И теперь нужно было подать её так, чтобы добиться главного — заставить Руперта самому принять решение, которое она уже приняла для себя.

Руперт наклонил голову:

— Тебе? С чего бы?

— Точного мотива не знаю. Я сказала, что подумаю, но всё равно прислушаюсь к вашему решению.

Внутри неё звучала совсем другая мысль: оставить себе обе дороги. Не отказываться ни от того, что предлагал Сергей Платонов, ни от плодов восьмилетней работы под Рупертом. Пока не прояснится, куда ветер дует, — держать равновесие.

Руперт барабанил пальцами по столу. Дерево глухо отзывалось: «тук… тук… тук…».

— Если ты откажешься? — спросил он наконец.

— Тогда он, вероятно, вновь предложит пост Реймонду. Мне кажется, лучше, если за дело возьмусь сама. Тогда смогу сдерживать его, а возможно, и внести раскол между ними.

Руперт слушал, но взгляд его блуждал — он, кажется, уже наслаждался ощущением власти, медленно взвешивая её слова, как ювелир крошечный драгоценный камень.

Но вдруг тишина стала слишком долгой.

Патриция почувствовала холодок в груди.

Одна ошибка. Она упустила важное: Руперт терпеть не мог последствия. Любил решать, но ненавидел отвечать.

Она быстро добавила:

— Если будет ошибка, я приму всю ответственность на себя.

Лицо Руперта расслабилось.

— Хорошо. Решай сама.

Ужин был устроен в имении Десмонда, в домике у озера, что стоял немного в стороне от основного здания. Там пахло дорогой древесиной, свежим воском, шампанским и чуть влажным воздухом, который просачивался внутрь через щели в рамах.

Стеклянные стены заливали помещение золотистым светом заката. Под потолком мерцала огромная хрустальная люстра, а за панорамными окнами озеро тихо вспыхивало отблесками солнца. По глади медленно скользили лодки, и казалось, будто смотришь картину, написанную художником, который слишком любил вечерний свет.

Но рядом со мной стояла Рейчел — и, кажется, она не замечала ничего из этой красоты.

Белое платье подчёркивало её бледность так, словно кровь отхлынула от лица. Пальцы её дрожали, будто она стояла не в зале, а на холодном ветру зимней ночи.

— Сдержишься? — тихо спросил её.

Она не ответила сразу — только сглотнула, и в тишине было слышно, как где-то далеко накатывает волна на берег.

Рейчел, побледневшая до цвета бумаги, пыталась держаться, когда Джерард с тревогой наклонился к ней. Она втянула в себя воздух, словно заставляя лёгкие работать через силу, и выдавила улыбку:

— Всё будет нормально. Такое уже бывало…

Но в голосе дрожал тончайший металлический отблеск страха, и именно он ударил по памяти, будто кто-то дернул занавес в голове. Перед глазами всплыло давнее событие… та давняя вода, ледяная, тягучая, тёмная. Девочка Рейчел, захлёбывающаяся в волнах. И мужчина, что бросился спасать — и уже не вышел обратно.

Может быть, это тот самый проклятый берег. А может, и нет — при настоящей травме место не играет роли. Любое озеро превращается в пасть. Так же, как любая больница для меня — напоминание о том, где всё однажды оборвалось…

— Ты совсем нездорово выглядишь. Может, вернуться? — тихо предложил я, но Рейчел резко мотнула головой.

— Нельзя.

Тут Джерард подался ближе, почти касаясь плечом, и шепнул:

— Если она уйдёт, дядя решит, что мы переметнулись к другому. Сейчас любое отсутствие могут истолковать как знак…

Какая же это семейка… Маркизы — особая порода. Мне доводилось общаться с богатыми людьми в прошлой жизни, но рядом с этой родословной все хедж-фондовые хищники казались шумными, но понятными зверями. Те, кто заработал всё сам, идут в атаку, ищут слабости друг друга, сцепляются, как боксёры на ринге. А наследники… другая история. Пугающе оборонительные, настороженные, будто каждый день ждут удара в спину. В их мире любое слово, взгляд или жест превращаются в политический сигнал. Они живут в постоянном стуке собственных мыслей — как в клетке из эха и подозрений.

— Какой чудесный вечер, правда? — выдавила Рейчел, приветствуя гостей. Её улыбка была натянутой, кожа под ней — восковая, холодная.

Она делала обход зала, а я держался чуть поодаль, наблюдая, как её шаги становятся всё тяжелее. Когда круг был завершён, приблизился тихо, незаметно:

— Этого хватит. Все увидели, что ты здесь.

— Что?

— Пора домой.

— Но я же уже сказала…

Не дал ей договорить. Достаточно одного движения.

— Ай!

Бокал, словно сорвавшийся у меня из пальцев от усталости, наклонился; густое, тёплое вино разлилось по её белоснежному платью, как кровь по снегу. А потом продолжил «несчастье»: тарелка в другой руке мягко ткнулась ей в плечо, и соус с икрой размазался по ткани.

— О, чёрт! Прости! Соскользнула рука, после долгой езды никак не привыкну… — сказал громко, так, чтобы слышали все рядом.

Глаза Рейчел распахнулись. Она глянула на себя — вся перемазана, унижена, мокрая — и только потом поняла, что происходит, и прошептала едва слышно:

— Это… Шон?

Не отвечая, размахнулся платком, демонстративно пытаясь стереть пятна — и только ухудшая картину.

Гости тут же сбежались, как пчёлы на запах медового переполоха.

— Рейчел, милая, так тебя и застудить недолго…

— Иди наверх, умойся, переоденься…

— Да-да, лучше сразу под душ…

И вот, стайка взрослых уже уводит её прочь, обсуждая, как глупый мальчишка всё испортил. Оглядел зал. Даже те, кто стоял у дальних столов, бросали взгляды в нашу сторону. Отлично. Она пришла, все её заметили, и её уход теперь не выглядит решением. А вынужденным следствием неловкости.

— Пошли, я провожу до машины.

Снял пиджак, укутал её плечи, выводя из зала. На улице, среди сыроватого вечернего воздуха, вдали от посторонних глаз, Рейчел вдруг захохотала — звонко, облегчённо. Цвет вернулся к её лицу.