Деньги не пахнут 8 (СИ) - Ежов Константин Владимирович

— Ну? — пробормотал он, даже не прожевал толком, — о чём речь?

Разочарованно поставил бокал на стол, чувствуя едва уловимый запах древесины, исходящий от столешницы.

— Пришёл вернуть долг.

Он моргнул, словно услышал что-то несуразное.

— Долг?

— У меня перед тобой два долга. Не забыл?

Пирс нахмурился, пытаясь вспоминать, словно вылавливал ответ из мутной воды.

— Не припоминаю, чтобы требовал с тебя что-то назад.

— Что вовсе не значит, будто всё равно не хочу расплатиться.

Он приподнял бровь.

— Разве долг не возвращают тогда, когда кредитор этого требует?

Медленно сделал глоток вина. Вкус был мягким, тянущимся — с оттенком спелого яблока и чем-то ещё, тонким, цветочным.

— На Западе — да. Там долги требуют. Но на Востоке их возвращают из благодарности.

Пирс хмурился всё сильнее, явно пытаясь понять, к чему веду и какая в этом скрыта ловушка. Но всё равно продолжил, не давая ему времени перехватить инициативу.

— Жил-был человек, по имени… ну, условно, Петрович. Он вылечил ласточку, у которой была сломана лапка. А та позже вернулась и принесла ему семечко тыквы. Когда тыква созрела и лопнула, из неё высыпались золото, серебро, богатства — и Петрович разбогател за одну ночь.

На лице Пирса сохранялось сдержанное выражение, но глаза уже спрашивали: «И что это должно значить?»

Я спокойно продолжил:

— Самое важное в этой истории — Петрович не звал ласточку. Она сама вернулась, чтобы отплатить за добро.

— То есть… — медленно начал он, — ты пришёл отблагодарить меня?

— Именно так.

— И в этой истории ты… ласточка?

Он уставился на меня, явно колеблясь между недоверием и странным любопытством. Потом покачал головой и сказал:

— История занятная. Подумать есть над чем. Но, как видишь, я человек западный. И предпочитаю решать подобные вопросы традиционным способом. А по моему мнению… сейчас неподходящее время.

Что сказать? Как и ожидал.

С его точки зрения логичнее было дождаться момента, когда стану более влиятельным — чтобы выжать из ситуации максимум.

— Но если хочешь поговорить о чём-то другом или тебе нужна услуга… выслушаю.

Ага. Он отклонил возврат долга, но пытается вытащить из меня информацию через новую сделку.

Не выйдет.

Что тут поделать, в данном случае всё равно собирался расплатиться. И точка.

— Ты, похоже, не уловил главный смысл такого представления о благодарности. — сказал тихо, почти шепотом. — Стоит вмешаться человеческой жадности — и добро может превратиться в проклятие.

— Проклятие?

Пирс замер.

Я слегка кивнул.

— У Петровича была почти жена, Люська. Она тоже хотела получить такое же богатство. Но даже не желала ждать подходящего случая. Она схватил ласточку и сломал ей лапку специально — чтобы заставить её быть должной. Ласточка принесла ей тоже семечко. Но когда тыква выросла — из неё вырвались черти. Разнесли дом. Все невеликое богатства Люськи превратились в прах.

Пирс едва заметно вздрогнул губами.

И продолжил, медленно, словно вбивая смысл в воздух между нами:

— Эта притча учит: долги — долги благодарности — превращаются в беду, стоит вмешаться жадности.

Это была не совсем точная интерпретация, но кто теперь проверит?

Главное — урок верный.

И наклонился вперёд, и спросил:

— Ещё раз: ласточка, что сама приносит семя, — это удача. Вознаграждение может оказаться больше всех ожиданий. Но стоит попытаться диктовать ей правила…

Он молчал. Только пальцы нервно постукивали по столу.

— Так что скажи честно… ты и вправду хочешь отвергнуть жест благодарности?

Глава 9

Мне даже не пришлось повышать голос — стоило спокойно произнести:

— Выбор за вами, мистер Пирс.

Как в лице Пирса что-то туго перетянулось. Скулы будто застыли, а взгляд стал острым, настороженным.

Он выдохнул, словно проглотил колючку:

— Выбор, говорите? Похоже скорее на угрозу.

Воздух между нами слегка дрогнул, будто от резкого порыва холодного ветра. Табачный привкус моего сигара ещё висел в горле, я уловил его горьковатую нотку, когда ответил:

— Жаль, что вы умудрились так исказить смысл обычной благодарности.

Реакция была ожидаемой. Когда слова становятся слишком убедительными, люди начинают слышать в них цепкие крючки. Подозрительность — естественная защитная реакция, особенно у тех, кто привык жить в мире, где на каждом углу кто-то что-то продаёт, скрывая товар под шелестом красивых фраз.

— Повторю, — сказал мягко, — угроз здесь нет. Просто предоставил вам выбор. И каким бы он ни оказался, приму его без возражений. Ведь по факту это будут ваши проблемы.

Пирс не отвечал. Только нервно поджал губы, и в комнате повисло беспокойное молчание, такое густое, что казалось, его можно потрогать.

— Если всё это вызывает у вас дискомфорт, — добавил медленно, словно предлагая шаг назад, — мы можем сделать вид, что этой услуги… не было.

Это подействовало. Пирс дёрнулся чуть вперёд, торопливо проговорил:

— Нет, постойте. Несколько не это имел в виду. Просто… ну, могу хотя бы узнать подробности, прежде чем принимать решение?

Естественно, согласно кивнул.

— Разумеется, — продублировал жест словами.

Он никогда не был человеком, который бросается в омут, не проверив сначала, насколько холодна вода. И тем легче было продолжить.

Потом сделал вдох, чувствуя терпкий аромат вина, ещё не успевшего улетучиться со стола, и начал рассказывать заранее подготовленную историю — ту, что должна была перевернуть его представление о спокойном будущем Goldman.

— В двенадцатом и тринадцатом годах, — начал спокойным, ровным тоном, — Goldman провёл три раунда размещения облигаций для малайзийского суверенного фонда. Вытащили около шести с половиной миллиардов долларов.

По лицу Пирса пробежала тень непонимания.

— И?.. Это разве плохо?

— Интереснее совсем другое, — сказал улыбнувшись и слегка постучал пальцем по бокалу. — Комиссия. Тогда банк забрал себе шестьсот миллионов.

Пирс замер. Шестьсот миллионов на сделку в шесть с половиной миллиардов — почти десятая часть. Это не просто отклонение от нормы — это крик в пустыне среди комиссий в один-два процента.

Он попытался возразить, голос стал ощутимо глухим:

— В некоторых сложных случаях комиссия выше среднего… риск, дополнительные затраты…

Но следующее моё предложение разорвало его фразу пополам.

— Этот фонд — фальшивка. Пустая оболочка.

Пирс резко подался вперёд, закашлялся, будто воздух внезапно стал слишком острым, режущим лёгкие. Капля вина дрогнула на его бокале, скатившись по стеклу с тихим звоном. Шок был настолько сильным, что любые маски слетели с его лица.

Ему и правда было чему удивляться. За мной уже тянулись следы разоблачений — «Теранос», «Вэлиант». Целые страны подскакивали, когда эти названия всплывали на газетных полосах. А теперь же говорил о новой трещине в мировой финансовой стене.

— Это действительно… обман? — выдавил он пересохшим голосом.

Спокойно так наклонился вперёд и ещё более спокойно произнёс:

— Уверен. Фонд преподносили как инструмент развития Малайзии, а по факту он стал личной кормушкой премьер-министра. Денег почти не осталось — они растворяются по личным счетам одного ловкого афериста. Что упало с грузовика, то уже не вернуть.

Запах древесины от стены рядом вдруг стал сильнее, будто комната сама прислушивалась.

— Но хвост, который слишком долго волочится, рано или поздно кто-нибудь придавит, — продолжил, сделав жест бровями. — Долг фонда уже раздулся до одиннадцати миллиардов. Аудиторы буксуют, отчёты задерживаются. Даже местные журналисты, обычно послушные, начали задавать неприятные вопросы.

С этими словами откинулся на спинку стула, позволяя произнесённому осесть.

Слух о гниении всегда пахнет одинаково — смесью страха, денег и близкой беды.