Инженер Петра Великого 10 (СИ) - Гросов Виктор

— Государь, ты чего? Ты чего удумал⁈ — ахнул Меншиков.

Отмахнувшись от него, как от назойливой мухи, Петр молча взял у меня из рук жилет и, кряхтя, натянул его на себя. Жилет плотно облегал его исполинский торс. Он поправил его на плечах, несколько раз присел, проверяя, не стесняет ли движений.

— Хорошо сидит, — констатировал он. — Крепко. — Его взгляд впился в меня. — Веришь ли ты в свою работу, Смирнов? Так же крепко?

— Верю, Государь. Расчеты верны.

Оглядев застывшую в оцепенении свиту, Петр подошел к старому денщику, державшему его оружие. Молча забрал у ошарашенного слуги обычное ружье старого образца — то, с которым тот охотился на уток, — и, вернувшись, протянул его мне. В мои руки лег приклад.

— Вот. Из этого.

Развернувшись, он пошел прочь из шатра. Мы вышли за ним. Толпа царедворцев и офицеров расступалась перед ним, как вода перед ледоколом. Он шел по плацу, мерно отсчитывая шаги. Раз, два, три…

Мозг вопил: «Безумие!», но, глядя на его удаляющуюся спину, я понимал — нет. Это не безумие. Это театр. Его личный, грандиозный спектакль, где он и режиссер, и главный актер. Петр Великий в своем репертуаре.

…Двадцать восемь, двадцать девять, тридцать.

Он остановился и медленно, очень медленно, повернулся к нам лицом.

В тридцати шагах, на фоне серого, низкого неба, он казался несокрушимой скалой. Огромный, в одной рубахе, поверх которой чернел мой жилет. На его лице — ожидание. Он проверял, испытывал на прочность новый мир, который я ему строил. Веру в расчет, в науку, в человека.

В моих руках было оружие. Напротив — живая цель. И приказ. Мозг инженера, привыкший к уравнениям и допускам, отказывался обрабатывать эту переменную. Система дала сбой. Сознание раскололось. Во мне боролись двое: генерал, обязанный выполнить приказ, и создатель, который вдруг понял, что сейчас будет стрелять в собственное творение, надетое на самого важного человека в мире.

Где-то нервно всхрапнула лошадь. Кто-то из свиты громко сглотнул.

— Ну? — Петр недовольно крикнул. — Стреляй.

Глава 16

Приказ Государя заставил нервно дернутся. За спиной — шепотки и затаенное дыхание свиты. Впереди, в тридцати шагах, стояла живая мишень — исполин в одной рубахе, чья жизнь стоила дороже всей этой полузаснеженной Европы.

Абсурд. Полный, конченый абсурд. Система дала сбой, процессор в моей голове завис, отказываясь обрабатывать вводные. Отказаться — трус, опора Государя дала трещину. Стрелять — потенциальный убийца, чей гений не стоит и ломаного гроша, если рука дрогнет. Классическая вилка, цугцванг, как сказали бы шахматисты. Идеальная ловушка.

Холодное, шершавое дерево ложа неприятно жгло пальцы. Вскинув оружие к плечу, я поймал исполинскую фигуру. Сердце вдруг замерло и тут же забилось, отсчитывая секунды. Странная штука этот адреналин: мысли прояснились, заострились, словно осколки стекла.

Раз. Он ждет. Ему нужна вера. Слепая, собачья. Доказательство того, что мой мир расчетов и формул, сильнее его старого мира, где все решает удача и Божья воля.

Два. Язык прилип к нёбу. Сглотнув, я понял, что во рту пересохло. Палец лег на холодный изгиб спускового крючка. В голове на автомате заработал внутренний оценщик. Ствол — литье грубое, со следами раковин. Замок наверняка дает осечки. Люфт курка — полдюйма, не меньше. Оружие — дрянь. Непредсказуемая, капризная штуковина.

Три. Нестабильный пороховой заряд. Неравномерная сверловка ствола. Пуля на выходе может пойти не прямо, а чуть в сторону. Влево, вправо. Вверх. В голову.

Четыре. Нет. Этот риск в уравнение не закладывался. Система должна быть надежной. Весь мой мир построен на надежности, и, нажав сейчас на спуск, я предам самого себя.

Пять. Есть. Нашел.

Медленно, подчеркнуто плавно, я опустил оружие. По рядам свиты пронесся выдох. Сам Петр не шелохнулся, однако на его скулах заходили желваки — он, очевидно, решил, что я сломался.

Не дождетесь.

Сжимая в руках ружье, я пошел к нему. Тридцать шагов по хрустящему насту под перекрестьем десятков взглядов. Каждый шаг — тяжелый.

— Мешкаешь, генерал? — прорычал он, когда я остановился в шаге.

Я проигнорировал вопрос.

— Государь, — я вздохнул, — я верю в свои расчеты. В каждую пластину и каждую заклепку этого жилета. Моя вера в систему абсолютна. Однако есть одна переменная, которую я не могу просчитать, — это оружие. И стрелок. Я — инженер, а не егерь. Моя рука может дрогнуть. А в деле такой важности нужна твердая рука и верный глаз.

Протянув ему ружье прикладом вперед, я продолжил:

— Поэтому предлагаю поменяться. Броня на вас — мне. Вера в нее — моя. Но стрелять должны вы. Отдайте жилет и я встану на ваше место. А вы, как лучший стрелок Империи, произведете выстрел. Так испытание будет честным.

Завершив тираду, вложил оружие в его руку. Все. Мяч на его стороне. Я не отказался. Я оптимизировал процесс, устранив ненадежные элементы — паршивый мушкет и паршивого стрелка в моем лице. Я апеллировал к гордыне.

Петр застыл, переводя взгляд с меня на оружие в своих руках. В его голове явно шла работа: он просчитывал ход, оценивал изящество расставленной ловушки и понимал, как его брутальный спектакль только что превратили в интеллектуальную дуэль. Медленно, гнев на его лице уступил место изумлению, а затем в глазах вспыхнул блеск. Ход был оценен.

И тут он откинул голову и захохотал. Громко, во все горло, так, что с обледеневших ветвей посыпался снег. Он хохотал, выдыхая всю свою ярость и напряжение последних минут. Отсмеявшись, он с силой швырнул ружье на землю.

— Довольно балагана! — улыбаясь рявкнул он, его голос раскатился по плацу. — Испытание окончено. Броня годная.

Подойдя, он опустил свою огромную ладонь мне на плечо, словно кузнечный молот.

— А инженер, который за свои расчеты готов встать под пулю, — добавил он уже тише, но так, чтобы слышали все, — вдвойне годный.

Повернувшись к застывшей свите, он махнул рукой:

— А теперь — к делам!

Представление было окончено. Я остался стоять. По спине медленно стекла струйка холодного пота.

Ганноверский двор притих. После того «судилища», вежливость их стала почти ледяной, а за дежурными улыбками сквозил страх. Курфюст Георг этой охотой пытался утянуть нас на свою территорию, в мир понятных ему аристократических ритуалов. Петр же, войдя во вкус психологической войны, собирался продемонстрировать уже не защиту, а нападение, взяв с собой свой личный «Шквал».

Для меня же эта «прогулка» обернулась чистой воды авантюрой. Ушаков который день твердил одно: лес — идеальное место для «несчастного случая». Сотня стрелков, разбросанных по чаще, — попробуй потом найди, чья пуля оказалась «шальной». Мы ехали в любезно подстроенную нам засаду. Вся надежда была на мой «бронежилет».

Утро началось с мерзкой измороси. Вцепившись в голые ветви, туман превращал лес в лабиринт из серых теней, где каждый ствол и куст казался притаившимся стрелком. Глухая тишина топила в себе лай собак и звуки рогов. Я держался рядом с Государем, непроизвольно сжимая под мундиром рукоять дерринджера. По флангам рассредоточились лучшие гвардейцы Орлова, их взгляды шарили по чаще, выискивая угрозу, а не зверя.

Петр ничего не замечал. Или делал вид. Он был в своей стихии — риск, азарт, опасность. Демонстративно держа «Шквал» наготове, он громко переговаривался с немецкими егерями, словно бросая вызов невидимому врагу. Курфюст Георг, напротив, ехал с таким лицом, будто его везли на собственную казнь.

И тут лес взорвался.

Из густого орешника с оглушительным треском вылетела серая молния. Секач. Огромный, старый, с налитыми кровью глазами и клыками, похожими на обломки косы. Он летел, взрывая копытами прелую листву. На мгновение замер, и в его утробном реве послышался звук ломающихся костей. За ним, визжа от боли и страха, кубарем катился загонщик, которого он поддел на клыки.