Инженер Петра Великого 10 (СИ) - Гросов Виктор

Зверь бросился на ближайшую угрозу — на Петра.

Время сжалось в тугую пружину. Немцы в панике заорали. Мелькнул Орлов, вскидывая СМку, — слишком далеко. А вот Петр не дрогнул. Спокойно, будто на учениях, он вскинул «Шквал». Грохнула злая очередь. По щетине кабана, в районе лопатки, брызнули три фонтанчика крови. Попал. Остальные — в молоко.

Но зверь не упал.

Взревев уже от боли, он только увеличил скорость. Смертельно раненый, подхлестнутый адреналином, он несся на царя, как чугунное ядро. Его единственной целью было умереть, забрав с собой врага.

Не останавливает… Прошивает, но не останавливает!

Петр понял это в то же мгновение. На его лице мелькнуло недоумение, сменившееся яростью. Он пытался сменить кассету, но пальцы соскальзывали с холодного металла. Поздно. До зверя оставалось несколько шагов.

В голове — пустота. Никаких расчетов, никаких формул. Только животный инстинкт. Рука сама выхватила из-под мундира тяжелый дерринджер. Два шага в сторону, прикрывая собой Государя. Не целясь, я просто ткнул стволом в сторону несущейся на меня головы.

Грохот выстрела ударил по ушам. Голова кабана мотнулась в сторону, будто наткнувшись на невидимый молот. Его передние ноги подломились, и вся туша, проехав на брюхе еще несколько метров, рухнула в грязь у моих ног.

На прогалину обрушилась тишина. Пахло порохом и мокрой псиной. Петр смотрел на огромную, неподвижную тушу. Затем его взгляд нашел меня. В глазах не было благодарности. Только невысказанный вопрос: «Что это было?».

Вечером в охотничьем замке, игнорируя праздничный ужин, я заперся в оружейной. Петр, Орлов и Нартов застали меня за дубовым столом, на котором в свете свечей подрагивали два куска металла. Царь был мрачнее тучи. Он ждал ответа.

— Что это было, генерал⁈ — хмуро поинтересовался он. — Твои хваленые «Шквалы» годятся только для того, чтобы злить свиней⁈ Я чуть не простился с жизнью!

Он был зол. Его лучшее в мире оружие подвело его на глазах у этих напудренных немцев.

— Оружие не подвело, Государь, — ответил я резко. — Оно сработало идеально. Подвела задача, которую перед ним поставили.

Я поднял тонкую, почти не деформированную пулю от «Шквала», вырезанную из туши.

— Вот. Твоя пуля. Прошла сквозь зверя, как игла сквозь сукно. Пробила все, что можно, и улетела дальше. Она создана пробивать кирасы. И она это сделала. Только зверь об этом не знал. У него не было времени умереть.

Затем я указал на бесформенный кусок свинца, больше похожий на мятую монету.

— А это — моя. Она не пробила. Она ударила. Вся ее сила осталась в цели, превратив кости черепа в кашу. Это не игла. Кувалда.

Петр смотрел на два уродливых куска металла, и до него, кажется, начало доходить.

— Ты хочешь сказать… — начал он.

— Я хочу сказать, Государь, что ты пытался заколоть быка шилом, — перебил я. — Это возможно, но долго. А иногда времени нет. Против закованного в броню врага нужен скальпель. Против грубой, живой силы — молот. Ты взял не тот инструмент.

Орлов крякнул.

— То-то и оно, Петр Алексеевич, — пробасил он. — Старики-то наши не зря на медведя с рогатиной ходили, а не со шпагой. Каждому зверю — своя снасть.

Я отошел к грифельной доске. Скрип мела резанул по нервам, когда на доске появился профиль пули с крестообразным надрезом на кончике.

— Значит, у нас будет два инструмента в одном. Вот решение: пуля, которая умеет превращаться из иглы в кувалду. При попадании в мягкую ткань она раскроется, как цветок.

Я повернулся к Нартову и Дюпре, который вошел следом и с профессиональным интересом следил за спором.

— Задача. К Гааге я хочу видеть прототип. Два типа патронов в каждой кассете: бронебойный и экспансивный. Солдат должен выбирать, чем бить — шилом или молотом. Назовем его… «Цветок смерти».

Петр медленно подошел к столу, взял в свою огромную ладонь расплющенный кусок свинца и долго его разглядывал.

— Игла… и кувалда, — глухо произнес он. — Добро. Делай свой «цветок». Впредь в моих руках должны быть оба.

Праздничный ужин в замке курфюста превратился в фарс: немцы с натянутыми улыбками обсуждали размеры убитого зверя, русские угрюмо молчали.

Поздно ночью, когда замок наконец угомонился, я сидел у себя в покоях над чертежами «Цветка смерти». Дверь отворилась без стука. Вошел Петр. Не царь в парадном мундире, а просто огромный, уставший человек в расстегнутом камзоле. В руке он держал два предмета, которые легли на мой стол с глухим стуком: тонкую, почти неповрежденную пулю от «Шквала» и мой расплющенный кусок свинца.

— Игла и кувалда, — хрипло сказал он, глядя не на меня, а на два куска металла. — Все время об этом думаю. Мы приехали сюда, чтобы аккуратно вырезать себе место в их Европе. А они нас встречают с медвежьей рогатиной.

Он тяжело опустился в кресло.

— Они видят в нас дикую силу. И боятся ее. А я… я пытаюсь им доказать, что мы такие же, как они. В париках, с менуэтами… Умные, хитрые. Играю по их правилам. И чуть не оказываюсь на клыках у свиньи. Может, хватит играть?

Его монолог прервал тихий стук. В комнату скользнула Анна Морозова. Она выглядела так, будто не спала двое суток.

— Государь, генерал, — ее голос был тих, но четок. — Пришли вести. Срочные.

Она разложила на столе карту Рейнской области и несколько исписанных убористым почерком листов.

— Архиепископ Иосиф Клеменс заигрался. Ввел новые пошлины на речные перевозки. Купеческие гильдии на грани бунта. Мои люди говорят, они ищут… внешнюю силу, которая могла бы напомнить его преподобию, что власть не вечна.

Петр поднял голову.

— Они готовы платить? — спросил он в лоб.

— Они готовы заплатить очень много, — подтвердила Анна. — За демонстрацию. За то, чтобы кто-то пришел и стукнул кулаком по столу так, чтобы у архиепископа посыпались зубы. Они намекают, что русский царь, идущий защищать «угнетенных единоверцев»…

— Православных в Кёльне нет, — хмыкнул я.

— … это их не волнует, — закончила Анна. — Им нужен повод.

Петр молчал с минуту, глядя на карту. Его огромный палец медленно полз от Ганновера на юг, к Кёльну. Затем он поднял со стола мой расплющенный кусок свинца и сжал его в кулаке.

— Вот оно, значит, как… — пророкотал он. — Мы ищем, где бы применить нашу иглу, а им нужна кувалда.

Я увидел, как в его голове складывается блестящий в своей наглости план.

— Классический сценарий, — подал голос я. — Внутренний конфликт, в котором третья сила, пришедшая «помочь», снимает все сливки. Мы перестаем быть просителями в Ганновере и становимся арбитрами в Кёльне. Это меняет всю нашу позицию в германских землях. Правда не ясно как на это отреагируют короли.

— Именно! — рявкнул Петр, вскакивая на ноги. Он снова стал самим собой — энергичным, решительным, готовым ломать мир через колено. — Хватит стучаться в двери, где нас не ждут! Пора вышибать их ногой там, куда нас зовут! Курфюст Георг думает, что избавился от нас? Завтра утром он узнает, что медведь не ушел в свою берлогу, а перешел в соседний малинник.

Он с размаху хлопнул ладонью по карте.

— Анна, передай своим людям: помощь идет. Генерал, готовь приказ. Завтра на рассвете мы поворачиваем на Кёльн. Пусть готовят кошельки. Или гробы.

Новость о нашем внезапном повороте на Кёльн упала на ганноверский двор, как ушат ледяной воды. На прощальной аудиенции, когда курфюст Георг уже практически выдавил из себя облегченную улыбку, Петр вдруг нахмурился. Изобразив на лице вселенскую скорбь, он заговорил о «тревожных вестях» из Кёльна, о «союзническом долге» и необходимости «лично засвидетельствовать почтение» архиепископу Иосифу Клеменсу. Слушая эту тираду, курфюст медленно вытягивался в лице. Возразить против столь благородного порыва он не мог, однако в его рыбьих глазах плескался тихий ужас. Медведь, которого он так ловко выпроводил за калитку, не уходил в лес, а разворачивался и шел топтать огород его соседа. Мы переставали быть его личной головной болью, превращаясь в проблему всей германской земли.