Деньги не пахнут 8 (СИ) - Ежов Константин Владимирович

— Сто тысяч. Покроет дорогу туда-обратно.

После этого он скривил губы, как будто собирался сказать что-то ещё…

Стоило Гонсалесу произнести фразу:

— Если не уверен, что выдержишь испытание — уходи немедленно, — как воздух в комнате будто стал суше, плотнее.

В словах его звенел металл, холодный и звенящий, будто клинок только что выдернули из ножен.

И всё же мои мысли были далеко не о нём.

История с малайзийским суверенным фондом… да что там, не история — настоящий обух по голове для всего мира. Вонь от того скандала стояла такая, что казалось, будто кто-то вскрыл канализацию международных финансов: премьер-министр страны по уши в мошенничестве, а на стороне у него — не кто-нибудь, а сама Уолл-стрит. Инвестиционный гигант «Голдман» так ловко вписался в аферу, будто всю жизнь только тем и занимался, что аккомпанировал политикам, потерявшим совесть в обмен на швейцарские счета.

Но правда была в том, что лез туда вовсе не из жажды справедливости.

Нет, меня манило совсем другое.

«Это идеальная сцена для дебюта.»

Мой «Институт политики Дельфи», ещё вчера никому неизвестный, мог одним прыжком вырваться на мировую арену. Поставить печать на громком деле, встать в центр внимания, громко хлопнуть дверью — и вот ты уже не мелкая структура, а интеллектуальный игрок глобального уровня.

Однако для такого выстрела было две огромные преграды.

Первая — заставить мир слушать.

В прошлой жизни этот скандал прошёл… слишком скучно. Будто кто-то взял детектив с интригами, коррупцией, тайными сделками, жемчужинами, шампанским и ночными виллами — и пересказал его сухим языком прокурорского отчёта. Одни только выражения: «суверенный фонд», «отмывание капитала», «торговля облигациями».

Слова, которые способны усыпить даже журналиста.

Но ведь любая история — это прежде всего сюжет. И подача.

«Надо просто добавить немного приправы.»

Приправы… смешно даже. Тут и добавлять ничего не требовалось — само дело уже стонало от избытка пикантных деталей: премьер-министр — мошенник, Уолл-стрит — пособники, громкие вечеринки, голливудские лица, тайные счета.

Все ингредиенты были на месте. Их нужно было лишь подсветить, расставить так, чтобы мир заговорил.

Но вторая проблема была куда серьёзнее.

Поймать Лау.

В прошлой жизни этот человек растворился в воздухе, стоило следствию подойти к нему вплотную. Всё, что знали — обрывки, следы, догадки, словно он был не человеком, а призраком. И именно он держал в руках карту всей аферы — единственный, кто видел цепочку целиком.

Не поймаешь его — и дело растворится, как и прежде, оставив лишь недосказанность. А недосказанные истории не живут долго: распадаются на пыль и исчезают.

Так что арест Лау был не опцией, а единственным шансом довести всё до конца.

Только проблема была в том, что цеплять его пока было не за что.

— Прямых доказательств связи Лау с фондом MDB нет. У него даже официальной должности нет", — сказал тогда агент ФБР.

Тот самый, что в прошлой жизни бегал за мной по пятам, пока сам не умер.

— Но он же сейчас представляет фонд на переговорах! — возразил ему сейчас, показывая на монитор.

Мы были в оперативной комнате ФБР, среди мерцающих экранов, запаха дешёвого кофе и едва слышного гула вентиляторов. На одном из экранов — скрытая камера в офисе Гонсалеса. И там, на мягком свету лампы, отчётливо видно лицо Лау: спокойное, почти невозмутимое.

— Вот он. Говорит от имени фонда. Ведёт переговоры. Этого недостаточно?

Агент покачал головой, и его голос прозвучал так, будто он сто раз говорил эту фразу раньше:

— Он скажет, что это была разовая услуга. Что он не участвует в принятии решений. Нам нужно что-то гвоздём в крышку — доказательство, от которого не отвертишься.

Мне пришлось стиснуть зубы.

«Значит, всё зависит от Гонсалеса?»

Это было самым неприятным.

У парня талант, этого не отнять. Он умел играть роль бесшабашного богача, умел давить, провоцировать, манипулировать, расправлять плечи так, что у собеседника слабели колени. Но была в нём одна фундаментальная проблема.

Он любил смотреть больше, чем играть.

Он жаждал не быть главным героем, а сидеть в зале и наслаждаться тем, как другие танцуют под его музыку.

Вот что пугало больше всего.

Гонсалес должен был стать актером первой роли. А он всё ещё оставался зрителем.

Настоящий авантюрист всегда ставит себя в центр мира, будто всё вокруг крутится только ради него.

Но Гонсалес… в глубине души он куда больше напоминал «зрителя, который пришёл просто насладиться представлением».

И всё же — сможет ли такой человек сыграть убедительную роль?

Так что нервно следил за изображением на мониторе, чувствуя, как холодок пробегает по спине.

— У тебя ведь тоже нет официального статуса. Прямо как у моего секретаря.

Неожиданно даже для меня самого Гонсалеса сыграл намного ярче, чем рассчитывал. Его нагловатая ухмылка, снисходительный тон, жест, будто он сравнивает Лау с пыльным офисным клерком… И каждая фраза, произнесённая без малейшего запинки.

Это был идеальный образ нахала.

Разве что одно смущало…

«Он слишком этим наслаждается».

Но это было не критично. Какая разница? Любому отпетому пройдохе свойственно получать удовольствие, когда он унижает собеседника.

Проблема была в другом: объектом был Лау.

В прошлой жизни этот человек ускользал от международных служб двенадцати стран и пять с лишним лет жил, словно тень, исчезнувшая из всех баз данных. Он был одержим любой темой, связанной с его преступлениями, — паранойя у него буквально стояла за плечами.

Мог ли такой человек почувствовать малейшую фальшь в игре Гонсалеса?

Меня накрыло очередной волной тревоги…

Но всё пока шло гладко. Лау действительно задело слово «секретарь». Его лицо перекосила едва заметная, но очень характерная обида — словно его внезапно назвали пустым местом.

Этого должно было хватить, чтобы он перестал подозревать ловушку.

Однако…

— Решим после того, как я проверю твоё влияние.

«Проверю»? На слове «проверю» выражение Лау резко изменилось: глаза сузились, будто он уловил запах опасности.

Его паранойя могла вспыхнуть в любой момент. И если он, обидевшись, сейчас уйдёт и снова растворится в подпольном мире — вся операция рухнет.

«Нельзя этого допустить…»

Но вмешаться не имел права. Приходилось надеяться только на Гонсалеса.

И именно в ту секунду, когда я подумал, что сейчас всё сорвётся, он вдруг спокойно произнёс:

— Не нравится — дверь там. Мы всё равно компенсируем тебе дорогу.

Он небрежно выложил на стол тяжёлую сумку, и я буквально услышал, как пачки купюр внутри мягко ударились друг о друга.

— Сто тысяч долларов. На пересадки и такси хватит? Если боишься провалить проверку — можешь прямо сейчас уходить.

«Когда он успел это подготовить?»

Этой сумки не было в моих инструкциях. Он подготовил её сам, заранее, просто потому что так решил.

— Ну… и что выберешь? Проверку пройдёшь? Или поедешь домой?

Голос Гонсалес звучал лениво, уверенно, как будто от ответа вообще ничего не зависело.

«Чёрт… он давит именно туда, куда нужно».

Эта фраза тоже не была прописана в сценарии. Чистая импровизация. Те самые приёмы «нажатия на больные точки», которым учил его на тренировках, наконец начали приносить плоды.

Губы Лау дёрнулись — он попался.

После того, как Гонсалес выставил всё так, будто уход означал признание слабости, Лау не мог просто развернуться и уйти. Теперь любой его шаг назад выглядел бы как бегство, как проигрыш перед человеком, который только что назвал его ничтожным секретарём.

И потому, проглотив обиду, он выдавил:

— Что за проверка?

Гонсалес медленно улыбнулся.

— Ничего особенного. Просто покажешь нам свою личную коллекцию.

Гонсалс наконец перестал импровизировать и мягко вернулся к тем словам, что заранее для него подготовил. В воздухе, казалось, даже дрогнуло напряжение — начинался первый «тест», тот самый, что должен был сорвать покровы с тщательно скрываемой жизни Лау.