Стародум. Книга 2 (СИ) - Дроздовский Алексей

— Туда! — Никодим указывает на церквушку, виднеющуюся на возвышении. — Там нас обязательно примут на ночь.

— Тебя — может быть, — отвечает Светозара. — А меня — нет. Ваша святая сила почитателя старых богов за порог не пустит.

— А, ну да… Постоянно забываю, что ты из язычников. Я спрошу у попа, может у него найдётся сарай, чтобы и тебя пристроить.

— Вот уж спасибо!

Деревушка оказалась на удивление безлюдной. Домов в ней много, причём многие довольно новые: из свежего сруба, с ровными крышами, но при этом на улице никого нет. Неужели тут водятся некие страшные чудища, что люди прячутся в избах уже на закате?

Немного приблизившись к цервушке, стало ясно, почему никого не было видно: все люди собрались на службу. Целая толпа народа затолкалась в церковь, а некоторым пришлось стоять снаружи, поскольку места совсем нет.

— Хм, — произносит Светозара. — Как странно.

— Ты о чём?

— Не знаю как это описать… обычно когда я приближаюсь к церквям и храмам, у меня внутри всё сворачивается. Я чувствую, будто мне там не рады. Здесь же всё нормально.

— Это от попа зависит, — пожимает плечами Никодим. — Если поп рад в обители Господа почитателям старых богов, то они вполне могут зайти внутрь.

— Наверное…

— Меня другое удивляет: когда Игнатий в Вещем службу устраивал, туда не так, чтобы много человек приходило. Даже в Киеве ты видела, сколько человек было в храме, а здесь вся деревня собралась. Не удивлюсь, если на службу и хромые, и больные пришли.

Никодим приближается к церкви решительно и с энтузиазмом, в то время как Светозара идёт неуверенно. Хоть святая сила и не преграждает ей дорогу, но она всё равно ждёт, что небеса разверзнутся и с неба в нёй ударит молния, поскольку она ступила на запретную для неё землю.

Подойдя достаточно близко, задние ряды людей оборачиваются. Никодим видит улыбки, вспыхнувшие на суровых лицах мужчин и женщин. Причём непонятно: они рады гостям или любезно встречают именно людей в дорогих одеждах. Так или иначе, никто их отсюда прогонять не собирается. Это уже хорошо.

В церквушке же Никодим замер — за кафедрой оказался сам Стихарь.

Его враг.

Его мучитель.

Человек, которого он ненавидит больше всего и больше всех на свете. У него аж мурашки пошли по всему телу! Столько времени этот человек приходил к нему в кошмарах, столько времени он представлял их возможную встречу, и вот она произошла. Всё взаправду. Даже и не верится… это всё равно, что оказаться рядом с самим дьяволом.

Постаревший на десять лет, но всё ещё живой. В последний раз, когда Никодим видел этого человека, он лежал на холодной земле с пробитой головой, и кровь тёмной лужей растекалась в стороны. Крови было столько, что невозможно было даже представить, что Стихарь каким-то образом выживет.

— Это он? — спрашивает из-за плеча Светозара.

— Он, — подтверждает Никодим.

Слишком часто он видел это лицо, будучи пленником. Он смог бы узнать его даже в толпе с большого расстояния. Каждая чёрточка отпечаталась в сознании. Правда сейчас он выглядел иначе, чем все те разы, когда спускался в подвал с едой. Прямо в верхней части лба у него красуется зажившая вмятина с волосами, торчащими в разные стороны.

След от удара шаром из глины.

— Я представляла его не таким, — шепчет Светозара.

— Правда? Каким?

— Ну таким… злым, хмурым, со сдвинутыми бровями и маленькими глазками с прищуром. А этот… приятный, что ли.

— О да, он приятный. Он, сука, очень приятный.

В тот день, когда Стихарь впервые с ним заговорил, он выглядел как самый обаятельный из людей. Внешне очень добрый, с мягким голосом, умеющий смеяться легко и заразительно. Когда он что-либо рассказывал, хотелось слушать. Только некоторое время спустя Никодим увидел его истинное нутро: жестокий, злобный, беспощадный и абсолютно бессердечный. Он был из тех людей, которых не трогают страдания других, даже наоборот — он упивался ими.

— … ибо сбивание молока производит масло, а толчок в нос производит кровь, — провозглашал на всю церковь Стихарь. — Так и возбуждение гнева производит ссору.

В его взгляде — бездонная доброта.

Окружающие слушают проповедь с восторженными лицами. Никодим же при виде этой ложной добродетели еле сдержался, чтобы не закричать, выплёскивая обвинения в лжи и лицемерии.

— Какой ясный пример нам приводит премудрый Соломон, — продолжает Стихарь. — Мы все знаем, что для взбивания масла молоко необходимо долго и упорно сбивать. Это действие, требующее усилия, терпения и инструмента…

Взгляд Стихаря скользнул по Никодиму, не задержавшись. Ни тени узнавания не скользнуло по его лицу, он даже не остановился в своей речи. Хотя чего ещё было ожидать: он уже не тот бледный мальчишка, с кожей натянутой вокруг костей.

— Так и гнев, он не возникает ниоткуда. Его нужно вызвать, сбить как масло. Человек — источник своего собственного гнева. Он сам его создаёт, сам усиливает. Наши необдуманные действия, наши гневные поступки — всё это приносит лишь вражду, вместо пользы, покоя и удовлетворения…

Стихарь произносит речи с чувством, со страстью. Он говорит и иногда сбивается с темпа, когда его переполняют эмоции. Он жестикулирует, а люди вокруг внимают каждому слову. Даже духи восторга в виде ярко-красных пятен появляются в церкви. У него получается намного лучше, чем у Игнатия в Вещем, но он сам по себе очень убедительный. Если бы он таковым не был, Никодим никогда бы не повёлся и не последовал за ним в подвал, который на целых два года станет его узилищем.

— Что будешь делать? — спрашивает Светозара.

— Подожду, — отвечает Никодим. — Хочу на него посмотреть, прежде чем разоблачить. Я его уничтожу, расскажу всем этим людям, что этот подонок из себя представляет. Пусть увидит в моих глазах, что я его больше не боюсь. Пусть почувствует себя ничтожеством. Жуком, который никому больше не сможет принести страдания.

— А потом?

— Суп с котом. Сначала посмотрю в его мерзкие глаза, а уже потом решу, что с ним сделать.

Стихарь всё говорит, и говорит, и говорит. Да, он очень любит звук собственного голоса! Люди же слушают его не просто с уважением, которое вызывает хороший священнослужитель у обывателя, а с настоящим обожанием. Судя по их лицам, они относятся к нему чуть ли не как к пророку, посланцу самого Христа.

Солнце окончательно зашло, на улице темень, а Стихарь всё говорит, цитируя тексты и трактуя заложенную в них мудрость.

«Таких бы проповедников в каждую деревню, и язычников бы на Руси не осталось».

Только когда догорела последняя лампа с углями, Стихарь объявляет конец службы. Довольный собой, он осеняет паству крестным знамением. На лице — умиротворяющая улыбка. Уставший, почти обессиленный, он проводит людей к дверям.

— Спасибо вам за проповедь, — произносит пожилая женщина. — Эка вы про батюшку-то моего заметили. Мудрый вы человек.

— Это не я мудр, — отвечает Стихарь. — Это Господь мудр, через меня он учит вас прощать и отпускать.

Он наклоняется и целует старушку в лоб. Жест нескончаемой отцовской нежности. Всех посетителей церквушки он проводит к выходу, некоторым помогает, других по-дружески придерживает за локоть. Мелкую девчушку треплет по голове.

Только сейчас Никодим осознал, что как бы он ни убеждал себя, что больше не боится, это совсем не так. Чем ближе подходит Стихарь, тем сильнее метается разум. Приходится сдерживать себя, чтобы тут же не броситься бежать. Более того, когда тот приблизился на расстояние вытянутой руки, Никодима парализовало. Он только и смог, что бешено вращать глазами. Ни слова вымолвить, ни дышать нормально. Даже вспотел, не смотря на прохладу.

— Расслабься, — шепчет ему Светозара.

Легко сказать!

Как тут расслабишься, когда рядом с тобой находится человек, который столько времени держал тебя в заточении и избивал. Хорошо, что он вообще сохраняет возможность стоять на ногах!

Проходя мимо Никодима, Стихарь на него даже не смотрит.