Архитектор Душ V (СИ) - Вольт Александр

Нужно было доехать домой и переодеться. Фигурой с отцом мы были похожи, так что что-то менее официальное у него точно должно было быть. Впереди маячили две задачи: наведаться на могилу матери и заехать домой к сестре, которая обещала перезвонить, да так и пропала. Не давал мне покоя недовольный голос ее супруга. Как бы чего не вышло.

Такси катило по улицам, залитым ярким дневным светом. Я откинулся на сиденье, мысленно прокручивая события последних часов.

Ворота имения беззвучно разъехались, и машина остановилась у самого крыльца. Я вышел и направился к дому. На пороге меня уже ждал Григорий. Его лицо, как и всегда, было непроницаемым, но, при этом, считывался вопрос, который он задал, как только выдалась возможность.

— Как Андрей Иванович? — спросил он, пропуская меня внутрь.

— Гораздо лучше, — ответил я, снимая пиджак и вешая его на спинку стула в холле. — Опасность миновала. По крайней мере на время.

Мы прошли на кухню, где Григорий поставил чайник, а я опустился на стул.

— Я знаю, что с ним, — сказал я, когда он поставил передо мной чашку с чаем. — И кто за этим стоит.

Дворецкий замер, его рука с сахарницей застыла в воздухе. Он медленно сел напротив, и я, не упуская ни одной детали, рассказал ему все. О часах. О том, как они высасывали жизнь из отца. Об Алине и ее поспешной попытке женить на себе умирающего старика. Об Олеге Волкове, деловом партнере, который их явно не просто так познакомил. Но последнее было лишь моей догадкой без каких-либо фактов.

Григорий слушал молча, его морщинистое лицо каменело с каждым моим словом. Когда я закончил, он несколько секунд просто смотрел в одну точку, его костяшки пальцев, сжимавших чашку, побелели.

— Я так и знал, — процедил он сквозь зубы. В его голосе, обычно ровном и бесстрастном, прорезалась ледяная ярость. — Чуял, что от этой девицы добра не жди. Вертихвостка.

— Не вини себя, Григорий Палыч. Ты не мог знать, — сказал я. — Но теперь мы знаем и будем действовать.

Он медленно кивнул, его взгляд стал жестким.

— Что прикажете, господин?

— Пока ничего. Нужно выждать и съездить по делам, — я сделал глоток горячего чая. — Принеси мне, пожалуйста, что-нибудь из вещей отца. Простое, не для приемов. Джинсы, свитер. Что-нибудь, в чем можно съездить на кладбище. И еще… уточни, где конкретно похоронена мать.

Григорий, собиравшийся было подняться, замер. Его брови изумленно поползли вверх, а чашка в руке дрогнула так, что фарфор звякнул о блюдце. Он посмотрел на меня взглядом, в котором смешались шок и глубочайшее недоумение.

— Э-э-э… на Новодевичьем, господин, — произнес он, с трудом подбирая слова. — Центральная аллея, сектор четыре.

— Я там был почти двадцать лет назад последний раз, — пожал я плечами, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно более естественно. — Не суди строго, Григорий Палыч.

Дворецкий откашлялся, пряча взгляд. Он явно не поверил моему нелепому оправданию, но его выучка и преданность дому не позволили задать ни одного вопроса. Он молча поднялся, убирая чашку в раковину.

— Пожалуй, принесу вам вещи.

Григорий вернулся через несколько минут. В руках он нес стопку аккуратно сложенных вещей. Простая серая кашемировая водолазка, темно-синие джинсы из плотной ткани и тяжелый шерстяной свитер. Одежда была дорогой, качественной и лишенной всякого аристократического лоска.

— Благодарю, Григорий Палыч, — сказал я, принимая вещи.

Переодевшись в своей старой комнате, я почувствовал себя… свободнее. Строгий костюм сковывал движения и заставлял соответствовать статусности, а эта простая удобная одежда возвращала меня к привычному ощущению.

В скором времени я прибыл на Новодевичье кладбище. Ветер шелестел в поредевших кронах старых лип, роняя на дорожки последние золотые листья. Здесь, среди гранитных памятников и чугунных оград, активная жизнь сменялась тишиной и неспешностью.

Следуя указаниям Григория, я без труда нашел фамильный участок Громовых. Он располагался недалеко от центральной аллеи. Массивная ограда из черного гранита, в центре — высокое надгробие из того же полированного камня. «ГРОМОВЫ». Золотые буквы, высеченные на века.

Я подошел ближе. Рядом с главным монументом, чуть в стороне, стоял памятник поменьше. Изящный, из белого мрамора, в виде плачущего ангела, склонившего голову над плитой. «Мария Громова. 1965 — 1995».

Год рождения Настасьи. Мать умерла при родах. Виктору тогда было пять. Воспоминания лишь как размытые, теплые пятна: запах духов, мягкость рук, тихий смех где-то на грани сна. Он почти не помнил ее.

Я смотрел на могилу, и то, что я увидел, заставило меня нахмуриться. Она не была заброшена, нет. Но она была не ухожена.

Несколько наглых стеблей лебеды пробились у самого основания памятника. Тонкий слой серой пыли, прибитой дождями, осел в складках мраморных крыльев ангела. У подножия лежал одинокий венок, и его искусственные цветы выцвели на солнце и покрылись бурыми пятнами от влаги.

«Никто другой не сделал бы это с должным уважением».

Слова отца прозвучали в голове. Он не лгал. Он просто… больше не мог. Старость, болезнь и горечь потерь сделали свое дело. Он приходил сюда, стоял, опираясь на трость, и, естественно, делал максимум, который позволяло его состояние.

Я огляделся. Неподалеку, у мусорного контейнера стояли грабли и лежала пара рабочих перчаток, видимо, оставленных кем-то из смотрителей. Не раздумывая, я подошел, взял инструмент и перчатки, и вернулся к могиле.

Сняв свитер и оставшись в одной водолазке, я принялся за работу. Сначала вырвал с корнем сорняки, стараясь не повредить мраморную крошку. Затем граблями аккуратно сгреб старую листву и мусор, собрав все в одну кучу.

Я работал молча, сосредоточенно, и думал о ней. О женщине, чье лицо видел лишь на старых фотографиях в доме. О матери Виктора Громова. Чужая женщина, чужая мать. Но стоя здесь, на коленях, оттирая ее имя от пыли, я испытывал странное ощущение. Словно я отдавал долг не только ей, но и своей собственной матери, чья могила осталась там, в другом мире, за непреодолимой гранью.

Когда я закончил, солнце уже начало клониться к закату. Могила преобразилась. Белый мрамор сиял чистотой, золотые буквы горели в косых лучах. Ни единого сорняка, ни одного лишнего листика. Я выбросил мусор, вернул грабли на место и снова подошел к памятнику. Постоял мгновение, оценивая проделанную работу, и затем, удовлетворившись, отправился домой.

Вернувшись в особняк, я застал Григория в холле. Он как раз заканчивал протирать пыль с огромного зеркала в золоченой раме. Увидев меня, он отложил тряпку. На моем лице и руках остались следы земли, а одежда была слегка испачкана.

— Справились, господин? — спросил он скорее для проформы.

— Да, — ответил я, стряхивая с джинсов прилипший сухой лист. — Дай мне адрес сестры. Поеду к ней.

Он молча кивнул, достал из кармана фрака свой архаичный телефон и продиктовал адрес. Коттеджный поселок «Царское Село-2». Престижный пригород к западу от Москвы.

Устав постоянно заказывать такси, я решил воспользоваться одним из автомобилей отца, стоявших в гараже. Меня улыбнуло от того, что он тоже рассекал на «Импероре», но на более свежей модели.

Пробки рассосались, и это позволяло мне доехать быстро. Мелькающие огни центра уступили место темноте загородных шоссе. За окном проносились силуэты дорогих имений, скрытых за высокими заборами. В голове звучал грубый мужской голос, оборвавший мой разговор с Настасьей. Тревога, до этого дремавшая, проснулась и неприятным холодком растеклась по венам.

Я остановил машину у глухого кирпичного забора, за которым угадывались очертания двухэтажного особняка. Над коваными воротами висела камера видеонаблюдения, и ее красный огонек равнодушно взирал на меня.

Заглушив мотор, я вышел. Воздух здесь был чище, пах соснами и влажной землей. Подойдя к воротам, я нажал кнопку на панели видеодомофона. После короткой паузы раздался треск, и женский голос, искаженный динамиком, спросил: