Лекарь Империи 12 (СИ) - Лиманский Александр

Три дня полного молчания?

Это было не похоже на Серебряного. Он перезванивал. Даже если был занят — хотя бы короткое сообщение: «Занят, свяжусь позже». А тут — тишина. Полная, абсолютная тишина.

Я встал с дивана. Прошёлся по ординаторской — три шага в одну сторону, три в другую. Маленькое помещение, не разгуляешься.

Думал.

Ждать бесполезно. Это очевидно. Звонки не работают — ни Веронике, ни Серебряному. Сообщения игнорируются. Пассивная тактика провалилась.

Нужно что-то делать. Активно. Самому.

Я достал телефон. Пролистал контакты. Нашёл нужный номер.

Мышкин Корнелий Фомич.

Следователь. Человек, которому я помогал. Который имеет доступ к базам данных, к архивам, к информации, которой у меня нет. Настала очередь помочь и мне.

Шесть утра. Рано. Но некоторые вещи не могут ждать.

Я нажал вызов.

Один гудок. Два. Три.

— Слушаю, — голос Мышкина был сонным, хриплым, недовольным. Голос человека, которого разбудили в неурочный час.

— Корнелий Фомич, здравствуйте. Это Разумовский. Илья Разумовский. Прошу прощения за ранний звонок.

— Разумовский? — пауза. Шорох на том конце — видимо, он садился в кровати, протирал глаза, пытался проснуться. — Что случилось? Что-то срочное?

— Мне нужна ваша помощь. Неофициально.

— Неофициально, — повторил он. В его голосе появилась настороженность. Следователи не любят слово «неофициально» — оно обычно означает проблемы. — Слушаю.

— Можете пробить по вашим базам одного человека? Сергей Петрович Орлов. Отец Вероники. Мне нужно знать о нём всё: где он сейчас, чем занимается, жив ли вообще. Любая информация, которую сможете найти.

Долгая пауза.

Я слышал, как Мышкин дышит в трубку. Как скрипит кровать — он, наверное, встал, пошёл куда-то. Может, на кухню, сделать кофе. Может, в кабинет, к компьютеру.

— Орлов… — он явно что-то обдумывал. — Это связано с чем-то конкретным? С каким-то делом?

— С Вероникой. Его дочерью. Моей девушкой.Она… — я замялся, подбирая слова. Как объяснить ситуацию человеку, который не знает о пурпурном свечении, о заклятиях? — Она ведёт себя странно в последнее время. Избегает меня, не отвечает на звонки. Я думаю, это как-то связано с её отцом. С её прошлым.

— Понял, — ещё одна пауза. — Хорошо, Илья. Сделаю. Посмотрю, что найду. Но это может занять время — день-два минимум. Официальные запросы, базы данных, всё такое.

— Спасибо, Корнелий Фомич. Я ваш должник.

— Сочтёмся, — сухо ответил он. — Ты мне с Шаповаловым помог. Считай, что квиты.

Он отключился. Я положил телефон на стол. Повернулся к Фырку.

— Теперь твоя очередь.

Бурундук встрепенулся. Его уши навострились, глаза заблестели.

— Моя? В каком смысле?

— Мышкин будет копать по официальным каналам. Базы данных, документы, архивы. Это медленно, это бюрократия. А ты… — я посмотрел ему в глаза, — ты можешь искать по-другому. По астральным каналам. Там, где бумажки бессильны.

— О-о-о, — Фырк расплылся в довольной ухмылке. Если бурундуки могут ухмыляться. — Шпионская миссия? Тайное наблюдение? Засада?

— Почти. Найди Веронику. Проследи за ней. Где она сейчас? Что делает? С кем встречается? Просто наблюдай и докладывай.

Фырк соскочил со спинки дивана и приземлился на мою ладонь. Встал на задние лапы и отдал мне честь — лапкой к виску, как в старых фильмах про войну.

— Есть, босс! Шпионская миссия принята! Агент ноль-ноль-Фырк выдвигается на задание! Пароль — «красный бурундук», отзыв — «рыжий хвост»!

— Фырк, это не игра.

— Я знаю, — его голос стал серьёзнее. — Не волнуйся, двуногий. Найду твою девочку. И выясню, что там творится.

Он спрыгнул с моей ладони и исчез — просочился сквозь стену, растворился в воздухе, как утренний туман.

Я остался один.

Сел обратно на диван. Посмотрел в окно — на серое небо, на голые деревья, на мокрые крыши.

И стал ждать.

Наступило утро.

Настоящее утро — не то серое подобие, которое сочилось сквозь окна ординаторской, а настоящее рабочее утро в больнице. С солнцем, пробившимся наконец сквозь тучи. С голосами в коридорах — громкими, деловитыми. С запахом завтрака из столовой — каша, сосиски, чай.

Я немного поспал.

Час или два — провалился в чёрную, без сновидений яму прямо на диване в ординаторской. Сон был тяжёлым, давящим, как будто меня засыпали землёй. Проснулся от звонка будильника, который сам же поставил. Восемь утра. Время обхода.

Тело протестовало.

Каждая мышца ныла. Каждый сустав скрипел. Глаза отказывались открываться, веки были словно налиты свинцом. Хотелось послать всё к чёрту, накрыться одеялом и проспать ещё сутки.

Но я — лекарь. А лекари не имеют права на слабость.

Встал. Размялся — насколько позволяло маленькое помещение. Несколько приседаний, несколько поворотов корпуса. Кровь побежала быстрее, голова чуть прояснилась.

Душ в раздевалке — холодный, бодрящий, жестокий. Вода била по коже, как тысячи маленьких иголок, выгоняя остатки сна.

Свежая рубашка из шкафчика. Халат. Стетоскоп на шею — больше по привычке, чем по необходимости.

Кофе из автомата — ещё один, четвёртый или пятый за сутки. Организм уже работал на чистом кофеине, как машина на высокооктановом топливе.

И вперёд.

Коридор хирургического отделения. Знакомые стены, знакомые запахи, знакомые лица.

Но сегодня что-то было по-другому.

Коллеги здоровались со мной как-то по-особенному. Не просто кивали на ходу, как обычно. Останавливались, улыбались, говорили что-то вроде «слышал о ночной операции» или «Ахметов рассказывал, говорит — невероятно». Медсёстры смотрели с любопытством, санитарки шептались за спиной.

Слухи в больнице распространяются быстрее любого вируса. Быстрее гриппа, быстрее ковида, быстрее всего на свете. К утру о нашей ночной эпопее знали все — от главврача до уборщицы.

Я старался не обращать внимания. Кивал в ответ, улыбался, шёл дальше.

Первая цель — палата интенсивной терапии. Отдельный бокс.

Арсений.

Я толкнул дверь и вошёл.

Палата была залита утренним светом — не ярким, не резким, а мягким, золотистым. Свет падал на белые стены, на мониторы с мерцающими экранами, на кровать у окна.

Арсений не спал.

Он лежал на кровати, приподнявшись на подушках, и смотрел на свою ногу. На ту самую ногу, которая ещё несколько часов назад была синей, холодной, мёртвой. Которую Ахметов хотел ампутировать. Которую мы спасли.

Сейчас она выглядела абсолютно нормально.

Розовая кожа — здоровый, живой цвет. Нормальная температура — я видел это по тому, как расслабленно лежала конечность, не поджатая от холода. На лодыжке виднелся пластырь — след от датчика, который мы снимали и надевали десятки раз за ночь.

Мониторы рядом показывали ровные, стабильные линии. Пульс шестьдесят четыре. Давление сто восемнадцать на семьдесят два. Сатурация девяносто девять.

Идеальные показатели.

И хореи почти не было. Раньше — вчера, позавчера — его тело постоянно двигалось. Руки дёргались, ноги подпрыгивали, голова дёргалась из стороны в сторону. Сейчас — только лёгкие, едва заметные подёргивания пальцев на руках. Остаточные явления, которые пройдут через несколько дней на фоне стероидной терапии.

Арсений поднял голову, когда я вошёл.

И улыбнулся.

Впервые за всё время, что я его знал. Впервые с того момента, как его привезли в больницу — испуганного, дрожащего, с телом, которое отказывалось подчиняться. Впервые — искренне, открыто, без страха и боли в глазах.

— Доброе утро, чемпион, — сказал я, подходя к кровати. — Как самочувствие?

— Я её чувствую, — его голос был хриплым от сна, но счастливым. Голос человека, который получил назад что-то бесценное. — Ногу. Чувствую, понимаете?

Он приподнялся выше на подушках, чуть поморщившись — мышцы ещё болели после вчерашнего.

— Вчера… вчера ночью, когда вы сказали про тромб, про ишемию… Я думал, что всё. Конец. Что никогда больше не почувствую эту ногу. Что она… что её…