Лекарь Империи 3 (СИ) - Лиманский Александр

— Уже лечу, двуногий! — раздался в голове деловитый голос Фырка.

Я вошел в электронную историю болезни Шевченко. Сердце ухнуло в пятки.

— Илья, скажи мне, что ты уже поставил диагноз! — голос Семена дрожал. — Скажи, что ты их опередил!

Я смотрел на экран. В графе «клинический диагноз» красовалась запись, сделанная рукой Сердюкова всего десять минут назад: «Системный криоглобулинемический васкулит». А ниже, в назначениях, уже стояли протоколы лечения. Цитостатики. Мощнейшие препараты, убивающие иммунную систему.

Если их введут Шевченко, чей организм и так отравлен токсинами, это будет концом. Его ослабленный иммунитет просто не справится, и он умрет не от своей болезни, а от лечения. От нашего лечения.

— Поставил, — тихо сказал я, не отрывая взгляда от экрана. — И уже начал лечение. Настоящее.

Я повернулся к Семену. В его глазах был страх и надежда.

— А то лечение, которое назначила Борисова… оно его убьет.

Глава 4

Светочка с глухим, почти страдальческим вздохом посмотрела на свежий, еще теплый лист назначений. Его только что, с видом чрезвычайной важности, принес ординатор Сердюкова — Филиппов, сразу же сбежав обратно. Тот еще тип…

Подпись внизу, сделанная уверенным, каллиграфическим почерком, не оставляла места для сомнений: «Зав. отд. Аркадий Львович Сердюков. Мастер-Целитель». А диагноз над ней — «Системный васкулит» — звучал как приговор.

Медсестра поморщилась. Какая ирония. Всего несколько часов назад, уже почти ночью, адепт Разумовский, чье имя гудело по больнице как потревоженный улей, оставил ей наспех исписанный временный листок.

В его быстрых, нервных, но при это ровных буквах, едва можно было разобрать названия, но комбинация из трех разных антибиотиков была предписана четко. И он тогда сказал — «немедленно, это вопрос жизни и смерти».

В его глазах тогда горел такой огонь, что она, молодая медсестра реанимации, поверила ему безоговорочно. И сделала все, как он сказал.

А теперь — полная и безоговорочная капитуляция.

Отмена вчерашних назначений и совершенно новый курс. «Цикломаг», «Солу-Преднизол»… Да еще и в таких дозировках, от которых печень схватилась бы за голову, если бы у нее были руки.

Светочка слишком хорошо знала эти названия. Таким «коктейлем» обычно выжигали дотла взбесившуюся до состояния берсерка иммунную систему. Столь резкая смена тактики лечения ее, конечно, удивила, но задавать вопросы она и не думала.

Тот был всего лишь адепт, пусть и гениальный, как шептались по углам. А это — сам заведующий отделением. И заведующие, как известно, любят, когда их распоряжения выполняют молча.

Она подошла к процедурному столику из нержавеющей стали, который холодно блестел в свете ламп, и с привычным движением натянула латексные перчатки. Затем, на мгновение задумавшись, натянула поверх них вторую пару. Работа с цитостатиками требовала особой осторожности — эта химия не щадила ни болезнь, ни того, кто ее вводит.

Руки, которые уже слегка подрагивали от многочасовой усталости, привычно и ловко вскрыли флакон с сухим порошком «Цикломага». Игла шприца с физраствором бесшумно вошла внутрь, и мутно-белая взвесь послушно растворилась.

Затем, один за другим, со щелчками ломающихся стеклянных ампул, она набрала в другой, большой шприц, целую батарею «Солу-Преднизола». Все это она ввела в объемный пакет, создавая смертельно опасный для иммунитета, но, как считали Мастера, спасительный для пациента коктейль.

С готовой системой в руках, похожей на причудливую медузу с прозрачными щупальцами, она подошла к кровати Шевченко. Пациент дышал ровно через интубационную трубку, его грудь мерно вздымалась под тонким одеялом. Аппараты вокруг него жили своей жизнью, тихо попискивая и мигая зелеными огоньками.

Она безэмоционально протерла порт центрального венозного катетера салфеткой, пропитанной спиртом, и уверенным движением подсоединила иглу от системы. Ее палец уже привычно лег на белое колесико регулятора капельницы, чтобы одним движением пустить лекарство в его вену, прямо в сердце.

Я несся по гулкому больничному коридору так, что плитка под ногами едва успевала отражать мелькание медицинских светильников. Легкие горели, каждый вдох обжигал горло.

Ненавижу бег по гладкому кафелю, это верный способ свернуть себе шею. Но сейчас было не до осторожности.

Быстрее!

На повороте, просочившись прямо сквозь стену, передо мной материализовался клуб серебристого меха.

— ДВУНОГИЙ, БЫСТРЕЕ!!! СЕЙЧАС СЛУЧИТСЯ КАТАСТРОФА! — взвизгнул у меня в голове Фырк. В его обычном злорадстве сейчас плескался неподдельный ужас. Видимо, дело было совсем дрянь. — ЭТА ТВОЯ КРАШЕНАЯ БЕЛКА СЕЙЧАС ВВЕДЕТ ЕМУ ОТР-РА-А-ВУ-У-У!

Я обогнул каталку, брошенную кем-то посреди коридора, едва не зацепив ее.

Проклятье! Ну почему реанимация всегда находится в самом дальнем крыле⁈ Я лавировал между сонными пациентами, бредущими в туалет, и запоздалыми посетителями. Одна молоденькая медсестра с лотком, полным пробирок, шарахнулась от меня в сторону, чудом не рассыпав все свое хрупкое сокровище.

— Вы куда, адепт⁈ — навстречу мне, выйдя из своего кабинета, шел сам Сердюков.

Его лицо вытянулось от удивления, когда я пронесся мимо него, как обезумевший бык. Он что-то крикнул мне вслед, но я не обратил на это ни малейшего внимания. Нет времени!

Вот она, предпоследняя дверь. Сил на то, чтобы нажать на ручку, уже не оставалось. Я просто врезался в нее всем телом, готовый снести ее с петель. Есть только одна мысль, один приказ самому себе: успеть. Успеть. Успеть

Именно в этот самый момент в другом конце просторной палаты истошно и надрывно запищал монитор.

— Да черт бы тебя побрал, Сидоров! — негромко, но с чувством выругалась Светочка себе под нос.

Терпение ее было на исходе. У соседа Шевченко, пожилого мужчины после сложнейшей операции на сердце, снова «заплясала» на экране кривая ЭКГ.

Фибрилляция.

Она раздраженно бросила прозрачную трубку системы с «коктейлем» на прикроватную тумбочку Шевченко. Лекарство легонько булькнуло в пакете.

«Подождет минуту, никуда не денется», — пронеслось утешительная мысль у нее в голове, и она бросилась к другому пациенту.

Пришлось повозиться: поправить один из отошедших электродов, ввести в катетер нужную дозу антиаритмического, несколько минут неотрывно следить за монитором, пока трепещущая линия сердечного ритма не успокоилась и неохотно не вернулась в приемлемые рамки.

— Вот же, никакого покоя, — проворчала она, возвращаясь к кровати Шевченко.

Она снова взяла в руки трубку от капельницы, проверила, на месте ли игла в катетере, и вновь занесла руку над белым колесиком регулятора. Палец снова коснулся ребристой поверхности. Ну, теперь точно можно начинать.

Именно в этот самый момент массивная дверь в палату реанимации с оглушительным грохотом распахнулась, ударившись о стену. На пороге, тяжело дыша, пытаясь восстановить сбитое дыхание, появился Разумовский.

— СТОЯТЬ!

Его крик прозвучал не как человеческий голос, а как выстрел в звенящей тишине больничной палаты, заставив пищащую аппаратуру показаться фоновым шумом.

Светочка вздрогнула так, что едва не выронила капельницу. Ее палец замер в миллиметре от рокового движения, а сердце ухнуло куда-то в пятки. Она испуганно уставилась на него, не понимая, что происходит…

Мой крик, вырвавшийся сам собой, прозвучал резко, как щелчок кнута в звенящей тишине.

Все замерли. Дежурная медсестра, Светочка, застыла с трубкой капельницы в руке, ее палец навис над самым колесиком регулятора. Она вздрогнула и испуганно уставилась на меня широко раскрытыми глазами.

Я прошел в палату, сокращая расстояние до кровати Шевченко. Не говоря ни слова, подошел к Светочке, взял ее руку своей и мягко, но решительно отвел ее от капельницы.