Горький привкус вины осел на языке. Ей придётся рассказать Дориану. Не всё, но достаточно, чтобы отвести от Мар беду. Эта мысль выжигала её изнутри, но другого выхода не было. Она чувствовала себя загнанной в угол, но это было еë единственным шансом. Снова жить во лжи? Сколько можно? Она уже лгала Мар, пытаясь защитить её от этого мира, и это обернулось болью и недоверием. Скрывать правду от Дориана, когда это касалось его жизни — было невыносимо, словно бомба с часовым механизмом, отсчитывающая секунды внутри её собственного тела. Но и раскрывать всю правду она не собиралась.
Всепоглощающий страх — его гнева, его отвращения. Его ледяной пустоты, если она не скажет того, что он и так уже знает.
Дверь в холле бесшумно распахнулась под её рукой, выпуская наружу знакомый, сладковатый запах, который почему-то стал родным. Сердце Лив ёкнуло, пропуская удар. Она чувствовала его взгляд ещё до того, как увидела его. Он ждал.
Библиотека тонула в полумраке. Редкие лучи заходящего солнца едва касались массивного стола из тёмного дерева. Дориан сидел за ним, разложив бумаги, но не читал их. Его взгляд, отстранённый и ледяной, как поверхность замёрзшего озера, был устремлён в никуда.
Рядом, словно изваяние из платины, застыла Сиенна — её волосы водопадом ниспадали по плечам, руки скрещены на груди. В её внимательном взгляде, прикованном к Дориану, читалась не просто преданность, но и болезненное, почти интимное беспокойство.
Когда Лив вошла, взгляд Сиенны скользнул по ней, полный недоброй радости, смешанной с тревогой, словно Лив была лишь вестницей неминуемой катастрофы.
Лив почувствовала, как скулы сводит судорогой, челюсть непроизвольно сжалась. Воздух в комнате был тяжёлым, заряженный невысказанным, тугим напряжением, которое Лив собиралась разорвать.
Дориан медленно поднял голову. Его глаза оставались непроницаемыми, но в их глубине мерцало что-то хищное, предвкушающее. На его губах скользнула едва заметная усмешка, похожая на росчерк лезвия. Он наслаждался её напряжением, смакуя каждую секунду.
— Сиенна, — произнёс он, его голос был сухим, но в нём звенела сталь. — Выйди. На сегодня можешь быть свободна. И не забудь передать Кристоферу то, что я просил.
Сиенна медленно, почти неохотно повернулась и направилась к двери. Её движение было грациозным, но в каждом шаге чувствовалась скрытая, тщательно подавляемая злость. Прежде чем выйти, она бросила на Лив взгляд, в котором смешались ненависть, ревность и едкое, почти злорадное любопытство. Дверь за ней закрылась с глухим, окончательным звуком, словно запечатывая Лив в ловушке, из которой не было выхода.
Тишина. Тяжёлая, давящая, как приговор. Лив чувствовала, как её сердце колотится в груди, заглушая собственные мысли. Дрожь пробежала по телу, заставляя колени слегка подкоситься, но она стояла. Она посмотрела на Дориана, который продолжал сидеть, не отрывая от неё взгляда.
— Я знаю, как это выглядит, — выдохнула она, её голос был хриплым шёпотом, полным отчаяния, но с нотками упрямства. — Но прошу меня понять. После той ночи... Я не справлялась. И... я поддалась эмоциям, написала Мар. Я знаю, что нарушила обещание, но мне нужна была поддержка. Прости.
Она сжала кулаки так сильно, что ногти впились в ладони, оставляя белые полумесяцы. Слёзы щипали глаза, но она держалась, не позволяя им пролиться.
Дориан наблюдал за ней. Его лицо оставалось бесстрастным, как маска, но в глубине глаз что-то мерцало — то ли любопытство, то ли что-то более глубокое, неуловимое, что Лив не могла расшифровать.
— Простил, — наконец произнёс он, его голос был сухим и лишённым всяких эмоций, словно он говорил о погоде. Это обезоружило Лив сильнее любого крика, любой ярости. — Что дальше?
Лив пошатнулась, словно от удара. Это было не то, чего она ждала. Не гнев, не осуждение. Просто абсолютное безразличие, которое казалось ещё страшнее. Она сделала глубокий вдох, пытаясь собрать мысли в единое целое. Сейчас или никогда.
— Когда она ответила, я думала, что она всего лишь позвонит, мы просто поговорим, — начала Лив, её голос дрожал, но она старалась держать себя в руках. — Но она приехала. И... она рассказала мне кое-что. Они знают о тебе. Обо всём. О том, что ты — первоисточник.
Слова слетали с её губ потоком, смешиваясь с невысказанной виной и страхом. Она смотрела на него, ожидая взрыва, любой реакции — удара, упрёка, но Дориан просто сидел, по-прежнему отстранённо изучая бумаги. Только кончики его пальцев едва заметно подрагивали на столе, а челюсть напряглась, выдавая скрытое напряжение.
— Она рассказала о сыворотке, — продолжила Лив, голос дрожал, но она заставила себя говорить. — О лекарстве, которое может снова сделать тебя человеком. Они говорят, что это может обнулить первоначальную мутацию, и тогда остальные вампиры потеряют способность обращать. Я выслушала их, не потому что собиралась предать тебя, а потому что хотела понять, что они знают.
Дориан медленно поднял голову. На этот раз он действительно посмотрел на неё. Его глаза, до того непроницаемые, стали тёмными, глубокими, как омуты. В них читалась бездна эмоций — удивление, гнев, неверие, и что-то ещё, что Лив не могла понять. Зрачки расширились, поглощая свет, словно чёрные дыры.
— Ты правда хочешь, чтобы я это сделал? — его голос был низким, почти шёпотом, но в нём звенела сталь, способная резать. Это был не вопрос, а приговор, вызов, пронзающий насквозь.
Лив сглотнула, губы пересохли. Она посмотрела в его глаза, пытаясь найти хоть что-то, что помогло бы ей ответить.
— А ты? — вырвалось у неё, почти дерзко, прежде чем она успела себя остановить. — Ты этого хочешь? Стать человеком?
Дориан медленно оторвался от стола. Его движение было плавным, бесшумным, как у хищника, выходящего на охоту. Лив затаила дыхание, чувствуя, как воздух вокруг наполняется его тёмной, необузданной силой. Шаг за шагом он сокращал расстояние между ними, и в её груди забилось что-то безумное — то ли надежда, то ли дикий, первобытный страх. Его тень накрыла её, когда он остановился в нескольких сантиметрах, почти касаясь, но не переступая невидимую черту.
Его взгляд, до этого непроницаемый, теперь пронзал её насквозь, словно острые клинки. В его глазах что-то мерцало — не гнев, не осуждение, а что-то гораздо более сложное и мучительное: боль, которую он привык скрывать за тысячей масок, и едва уловимые отголоски чего-то, что когда-то было нежностью. Лив невольно потянулась, почти ожидая прикосновения, утешения, понимания. Ей отчаянно нужна была хоть какая-то человеческая реакция от него, способная преодолеть эту бездну, что лежала между ними.
Но вместо этого, Дориан лишь склонил голову, его голос был низким, бархатистым, и совершенно лишённым тепла.
— Ты свободна, Лив, — прошептал он, и эти слова были холоднее самой смерти. — Можешь идти.
Он отступил так же бесшумно, как и приблизился, растворяясь в полумраке, оставив её стоять в опустошении, где только что висела призрачная, хрупкая надежда. Дверь кабинета бесшумно распахнулась, а затем закрылась, оставляя Лив наедине с леденящим эхом его слов.
