Он сказал это почти ласково, почти шутливо. Почти. Но Лив не рассмеялась. Она знала: в этой фразе спрятан корень истины, острый, как лезвие клинка, готовый ранить. Он не угрожал. Он предупреждал.
— Прекрати, — сказала она тихо, чувствуя, как по венам растекается холод, парализуя её. — Я волновалась. Я думала, ты... не поймёшь, не сможешь простить.
— А я взял и понял, — отрезал он, его голос стал твёрдым, как сталь, не терпящая возражений. — И предлагаю тебе тоже понять: иногда лучше не возвращаться к ошибкам. Даже если хочется поговорить о них, ворошить прошлое. Понимаешь?
Он не просил. Он не уговаривал. Это звучало как приказ, высеченный на камне: «Закрой эту тему. Здесь. Сейчас».
— Хорошо, — выдавила Лив, чувствуя, как у неё перехватывает дыхание, словно невидимая рука сжимает горло.
— Ты настоящая драма-квин, — усмехнулся он, как будто всё уже было в прошлом, как будто только что не было сказано ничего, что могло бы перевернуть её мир. — Завтракай и собирайся. Мы не можем заставить Эрид ждать. А она терпеть не может опозданий.
Он поднялся. Ушёл к двери. Всё — как будто по тщательно отработанному сценарию: добрый, заботливый, взрослый. И всё же, когда он вышел, Лив вдруг почувствовала, что в комнате стало светлее, будто с неё сняли тяжёлый покров. Как будто ушла не только тень от его фигуры — ушло гнетущее давление, что-то тяжёлое и давящее, что висело в воздухе.
Она посмотрела на поднос. Фрукты. Чай. Всё идеально. Но ей не хотелось есть, кусок не лез в горло. Где-то внутри, в глубине, тело отказывалось расслабляться. Тревога не ушла. Только притаилась, как хищник перед прыжком, ожидающий своего часа.
***
Машина скользила по утреннему городу, отражения стеклянных фасадов дрожали на стекле, как призрачные воспоминания о несбывшемся. Лив смотрела в окно, не фокусируясь на пейзаже, лишь скользя взглядом по проносящимся мимо зданиям. Её отражение в тёмном стекле казалось чужим, незнакомым, принадлежащим кому-то другому. Усталое лицо. Тени под глазами, глубокие, как провалы, хранящие бессонные ночи. Она старалась не думать о том, как всё изменилось, о том, что прежней жизни больше нет и не будет.
Дориан сидел рядом, сосредоточенный, словно высеченный из камня, и не замечал её молчания, погружённый в свои мысли. Его профиль — безупречно спокойный, ни один мускул не выдавал внутреннего напряжения, скрытого под этой маской невозмутимости. Только его пальцы сжимали руль чуть крепче, чем следовало, выдавая скрытую нервозность, что-то, что было внутри.
Тишина была вязкой, как густой мёд, тягучей и обволакивающей, но в ней слышалось больше, чем в любой исповеди. Невысказанные вопросы, тревоги, тайны — всё это витало в воздухе, словно невидимые нити.
— Она важна для тебя? — спросила Лив вдруг, не успев остановить себя, слово вырвалось, как птица из клетки, не подвластная ей.
Он не повернулся.
— Эрид? — В уголке его рта мелькнула полуулыбка, почти незаметная, как лёгкая тень. — Да. Она мой единственный друг. Та, кто знает, кем я был. Кто видел, как я менялся. Если я вообще менялся.
Он сделал паузу, его взгляд был устремлён вдаль, словно он видел не дорогу, а что-то далёкое, ушедшее в прошлое. Затем добавил:
— Но я не делю близких по важности. Я просто не трачу усилия на тех, кто временный, кто лишь мимолётная вспышка.
Он говорил это мягко. Почти обволакивающе, как легкий туман. Но Лив будто услышала за этим невысказанное: ты — не временная. Пока. Это прозвучало как приговор.
— Просто... — начала она, чувствуя, как по спине пробегает холодок, предвестник чего-то неизбежного. — Мне немного страшно. Всё это. Эта встреча. Как будто...
— Как будто тебя оценивают? — подхватил он, его голос был спокойным, но в нём сквозила скрытая сила, что-то властное. — Не бойся. Эрид увидит тебя такой, какой я вижу. Только постарайся быть... собой, той, кем ты являешься на самом деле.
Лив кивнула, но внутри что-то сжалось, как пружина, готовая распрямиться. Он сказал «будь собой», но в его тоне это звучало как негласное требование: «будь такой, как я тебя вижу, какой я тебя хочу видеть», без отступлений.
Особняк был окружён старыми, могучими деревьями, чьи корни глубоко вросли в землю, храня её тайны. Огромные кроны нависали, будто хотели заслонить дом от чужих глаз, укрыть его от всего мира. Кованые ворота открылись бесшумно, словно впуская не людей, а отголоски давно минувших эпох, веками хранившиеся в этих стенах.
Дом был мрачным и величественным, как старинная картина эпохи барокко, пропитанная историей и тайнами. Воздух внутри пах древним деревом, ладаном, отголосками забытой музыки, что, казалось, висела в воздухе, застывшая во времени.
Эрид появилась внезапно. Не вошла — возникла из полумрака, словно призрак или воплощение самого дома, его дух. Она двигалась плавно, словно каждая её эмоция была отрепетирована веками, каждый жест отточен. Её одежда, тёмная и струящаяся, казалось, сливалась с тенями, делая её почти невидимой.
— Дориан, — её голос был как чистая музыка арфы, тихий, серебристый, проникающий прямо в душу, касаясь самых потаённых струн. Они обнялись — искренне, без лишней демонстрации, но с глубиной, которую невозможно было подделать, с нерушимой связью, выкованной годами.
Лив почувствовала укол. Не ревности. А... зависти? К этому доверию. К их бессловесному, прочному союзу, который казался выкованным временем, не подверженным разрушению.
— И ты — Лив, — сказала Эрид, поворачиваясь к ней, её взгляд был пронзителен. Её глаза были как звёздное небо — тёмные, живые, всевидящие, способные прочесть даже самые потаённые мысли, спрятанные глубоко. — Он много говорил о тебе. И, знаешь... с теплом.
Слова были приятные, даже дружелюбные, словно ласковый шёпот, но Лив ощущала себя так, будто стоит под мощной лупой, под пристальным, изучающим взглядом. Как будто каждый её жест, каждое выражение лица считывается и анализируется, выставляя оценку.
— Он же ужасный, правда? — Эрид усмехнулась, лёгкая складка появилась в уголках её губ, едва заметная. — Такой нарцисс. Невыносимый. Но... обаятельный, согласна?
Лив слабо улыбнулась, стараясь выглядеть естественно, скрывая внутреннее напряжение. Дориан ничего не сказал, но его взгляд — немного прищуренный, наблюдающий, — был прикован к Лив, словно он ждал её реакции, проверяя её на прочность.
Они прошли в гостиную. Просторное помещение, погружённое в полумрак, освещённое тёплым светом старинных ламп, отбрасывающих мягкие тени. Эрид принесла чай — ароматный, травяной, с тонким запахом мяты, наполнявшим комнату. Всё было идеально... слишком идеально. Как тщательно поставленная сцена в театре, где каждый знает свою роль до мельчайших деталей, где нет места импровизации.
Разговор тек. Музыка. Искусство. Театр. Всё будто бы поверхностно, легко и непринуждённо, словно лёгкая беседа, но Лив чувствовала: под этим течёт другая река — густая, настороженная, полная подводных камней и невысказанных смыслов, опасных течений.
