— Я иногда играю в Обители Последней Надежды, — сказала Эрид, подливая чай, её голос был ровным, без единой фальшивой ноты, как камертон. — Приходи. Это... способ помнить. Особенно тех, кого уже не услышат, чьи голоса замолкли навсегда.
— Жаль, что Анна больше не услышит скрипку, — добавила она, почти шёпотом, но каждое слово прозвучало, как набат, отдаваясь болью в душе.
Лив застыла, чайная чашка дрогнула в её руке, чуть не выскользнув. Дориан тоже напрягся, его плечи чуть заметно опустились, словно на него обрушилась невидимая тяжесть.
— Кто... Анна? — спросила Лив, затаив дыхание, чувствуя, как внутри всё сжимается от предчувствия чего-то страшного.
Ответ последовал сразу. Тихо. Но в нём была вся тяжесть мира, вся боль и отчаяние, накопившиеся за века.
— Та беременная девушка, о которой ты меня спрашивала, когда мы посетили Обитель. Охотники убили её несколько дней назад. Еë и ещё несколько членов её семьи.
Густое, давящее молчание повисло в воздухе, словно чёрная вуаль. Лив почувствовала, как всё внутри стало ватным, тело обмякло, теряя всякую опору. Словно тьма в комнате сгустилась, окутывая её, поглощая остатки света.
— Мне жаль, — прошептала она, потому что не могла сказать ничего другого, потому что эти слова были единственным, что могло выразить её сочувствие, её боль. Она действительно чувствовала эту боль, этот удар, который пронзил её насквозь.
— Я надеюсь, ты очень скоро отомстишь виновным, Дориан, — голос Эрид стал твёрже, в нём появилась сталь, холодная и острая, как клинок. — Мы на тебя очень надеемся.
— Всему своё время, но их время придёт, — убийственно холодным тоном ответил Дориан, его взгляд был устремлён в пустоту, словно он уже видел будущее возмездие, представлял его до мельчайших деталей.
— Хватит о грустном. — резко прервала паузу Эрид. — Дориан, ты не посмотришь на ту старую скрипку? Она снова расстроилась. Давно пора её отложить, но никак не могу с ней расстаться. Она понимает мою душу лучше других.
Он кивнул и, не говоря ни слова, ушёл вглубь дома. Его уход был бесшумным, словно он растворился в тенях, стал частью сумрака.
Эрид подошла ближе к Лив. Её глаза больше не смеялись, в них была только глубокая, пронзительная серьёзность, словно Эрид смотрела не на неё, а сквозь неё, в её душу.
— Послушай, Лив. Надеюсь, что ты меня правильно поймёшь, — начала она, её голос стал тише, интимнее. — Он привязался к тебе. Возможно, больше, чем думает сам. Я вижу, как он смотрит. Как говорит. Он вплетает в тебя свой мир, опутывает тебя невидимыми, но прочными нитями.
Она сделала паузу, её взгляд был прикован к Лив, словно Эрид пыталась прочесть её душу, увидеть её истинную сущность.
— Но пока ты не захлебнулась в крови — подумай. Выдержишь ли ты вечность? Не ту, что в книгах, где всё романтично и красиво. А настоящую. Где смерть — в каждом дне, как дыхание. Где любовь не заканчивается свадьбой, а тянется... сквозь кровь, потери, бесконечное одиночество. Сквозь века. Ты готова к этому? Ты сможешь это выдержать? Ты сможешь стать частью этого мира, не потеряв себя? Я знаю Дориана. Он притягателен, и опасен. И он не изменится ради тебя. Он будет тянуть тебя в свою тьму. А ты... пока ты ещё человек. Тебя ещё можно спасти.
Лив не ответила. Она не могла. Слова Эрид пронзили её насквозь, обнажая все её страхи и сомнения, словно острые клинки. Вечность. Смерть. Потери. Кровь. Это было не то, о чём она мечтала, не та любовь, которую она рисовала в своём воображении. Это был не выход, а ловушка, хитроумно сплетённая из желания, страсти и тьмы.
Дверь снова открылась. Дориан вернулся, его лицо было таким же бесстрастным, как и прежде, словно маска.
— Всё в порядке?
— Конечно, — сказала Эрид спокойно, её голос снова стал лёгким, словно никаких серьёзных разговоров и не было. — Мы просто разговаривали.
А Лив в тот момент вдруг поняла: она не уверена, что справится. Не уверена, что хочет справиться. Но она уже была слишком глубоко, слишком сильно запуталась в этой паутине, чтобы вырваться. Её сердце билось в унисон с его холодным ритмом, её душа была прикована к его тёмному миру. И эта мысль, такая пугающая и притягательная одновременно, стала новой реальностью, от которой не было спасения.
Её никто не держал силой. Он держит её любовью, а это куда страшнее.
Глава 26.
Машина тихо скользила по пустой дороге, беззвучно разрезая умирающий день. Фары пронзали пылающий оранжевый закат, растекавшийся по горизонту, окрашивая небо в оттенки плавленого золота и багрового вина. Воздух дрожал, раскалённый до предела жаром уходящего солнца, и асфальт впереди блестел, будто река расплавленного металла, уходящая в бесконечность. За окнами проносились размазанные тени деревьев, их силуэты сливались в единое чёрное пятно. Редкие, мерцающие огоньки домов казались чуждыми, равнодушными звёздами. Весь мир вокруг будто замер, погружаясь в марево сумерек, застывший на тонкой грани между светом и надвигающейся тьмой.
Лив сидела, вжавшись в кожаное кресло, чувствуя, как вспотевшая спина неприятно прилипает к обивке. Каждый вдох давался с трудом, лёгкие горели, а сердце отбивало бешеный ритм в горле, угрожая выпрыгнуть. Она ловила себя на мысли, что не может различить природу своего страха: боится ли она его или боится того, кем она становится рядом с ним?
Нравишься ли ты себе... такой, Лив?
Сможешь ли ты принять такую... вечность?
Любишь ли ты его всецело, принимаешь ли все его стороны?
Он сидел рядом, само спокойствие. Руки в безупречных чёрных перчатках сжимали руль. Острый, хищный взгляд, казалось, прожигал дорогу насквозь, не отрываясь ни на секунду. В полумраке заката его черты казались нереальными — слишком резкими, слишком совершенными, словно он был создан не из плоти, а из отполированной стали. Лив физически ощущала, как исходящее от него напряжение заполняет каждый сантиметр пространства внутри машины, делая воздух густым и тяжёлым.
Внезапно глухой, сокрушительный удар сотряс автомобиль, бросив его в сторону. Машину повело, шины с визгом оставили чёрные полосы на раскалённом асфальте. Лив вскрикнула, инстинктивно вцепившись в сиденье, а глаза метнулись к зеркалу заднего вида — но там уже были лишь расплывчатые тени, поглощённые наступающей ночью.
— Ох уж эти незваные гости, — произнёс Дориан, его голос был ровным, почти ленивым, но в нём сквозила едва уловимая насмешка. Пальцы на руле напряглись ещё сильнее, кожа перчаток натянулась, обнажая белизну костяшек. — Они выбрали чудесный вечер для суицида.
Внезапно из-за обочины, из густого, колючего кустарника, на дорогу вывалились трое. Их движения были резкими, неестественно дёргаными, словно у марионеток, управляемых невидимыми нитями. Лив не сразу поняла, что пугает её больше — их безумные, горящие лихорадочным огнём глаза или тот факт, что они неслись прямо на них с нечеловеческой, стремительной скоростью.
