Наследница чужих богов (СИ) - Погорелова Галина

Священнослужитель осклабился на ее эмоции, но почти сразу вернул мимике подобающее смирение. Сложив ладони в молитвенном жесте, он негромко нарушил тишину.

— Карою неба, десятью днями ранее, ставку Хавирского каганата, твой дом, милая, разорили степные племена. Выжгли дотла. Никто не уцелел.

Мир вокруг окончательно померк.

Кайя молчала. Растворялась в его словах, необратимо впитывая темно-красный взгляд. Его мрак, бархат, скрывавшийся в зрачках черный огонь.

— Познай свою боль избавлением, верой в лучшее будущее. Помолись о том в тишине: у тебя нет семьи, милая. У тебя больше нет дома.

Глава 27

Кайя почти не помнила, как встала, вышла из-за стола, как звучал голос, когда она обращалась к сыну халифа с просьбой позволить ей удалиться, что она говорила, куда смотрели ее глаза. Не помнила ни его ответа, ни растерянного взгляда Мириам, ни едва заметной косой ухмылки на благородном лице священнослужителя. Мир все еще оставался серым, лишённым красок, звуков, полноты. И над всеми чувствами правила боль. Ее было так много: отупляющей, режущей сознание, что даже вечный спутник — гнев, уступил этой серой пустоте внутри.

Едва скрывшись от взглядов присутствующих, Кайя оказалась между Самирой и Маит. Обе служанки не могли слышать разговоров за той трапезой, но взволнованный вид немолодых женщин говорил о беспокойстве за неё. Кайя мельком посмотрела на Самиру и в сознании тут же всплыла колючая мысль: «…избавься от нее немедленно… пусть пойдет прочь…». Что бы за голос сейчас ни звучал в голове, она не стала ему противиться. Видеть затравленный кислый взгляд хавирки, оставаться с ней, было выше ее терпения.

— Меня проводит Маит. — голос прозвучал странно, бесцветно, с чужими интонациями. — Уходи, Самира.

Ноги сами понесли обратно к господскому дому, в свои покои.

Маит проворно следовала рядом.

— Что он вам сказал, ни-адда?

— Этот мерзкий церковник?

— Светлейший муфтирий Пути. — быстро поправила варнийка.

Кайя пожала плечами.

— Ничего особенного. Всего лишь правду. — она искоса посмотрела на служанку, и та отчего-то приросла к месту. Кайя тоже остановилась. — Где твой ал-шаир?

— Об этом говорить мне не велено, ни-адда.

— Когда он вернется домой?

— Не знаю…

— Врешь!

— Не знаю, приедет ли он. Ал-шаир занят подготовкой к ритуалу…

— Мне все равно, чем он занят. Передай своему ал-шаиру, если он не приедет, этому перемирию конец. Так и передай, Маит. Он поймет.

С последней фразой сил больше не осталось и Кайя впервые почувствовала, насколько ей трудно стоять. Стараясь не показать слабости, она быстро отошла от Маит, жестом приказав женщине оставаться на месте.

— Не ходи за мной.

Та еще сделала несколько шажков, но благоразумно остановилась.

Оказавшись в своих покоях, Кайя кое-как доплелась до спальни и без сил рухнула на кровать. Не было ни слез, ни истерики, ничего. Только заполняющая каждый уголок сознания пустота: холодная, вязкая, едва разбавленная яркой синевой этого неба и ненавистными отблесками черно-красной земли, тусклыми, гнилыми, что постепенно заменялись мраком. Веки устало сомкнулись и Кайя позволила этому мраку поглотить себя целиком, убаюкать, закружить вместе с собой в своих черных омутах.

Близкий к обмороку сон сморил уже через несколько минут.

Кайе снился старый кошмар. Попроси кто-то сосчитать, сколько раз он приходил к ней за последние годы, и она не смогла бы дать даже приблизительный ответ. Не каждую ночь, но так, чтобы сама она никогда о нем не забывала. Жила в страхе, предвкушении, ожидании. Убивала себя надеждой не просто что-то увидеть внутри этого кошмара, но и понять. Сны всегда оставались рваными. Всегда до заходившегося в пляске сердца пугающими и непонятными. И такими реалистичными, что после каждого пробуждения Кайя еще какое-то время ощущала не только запахи и вкусы, но и боль в теле. Иногда болели шрамы, но чаще разрывалась грудная клетка, словно и в реальности ей не хватало воздуха, а еще покалывала кожа, будто она была в горячке.

Один и тот же густой черный дым закрывал происходящее вокруг. Лишал возможности оглядеться и хоть что-то вспомнить. Он вновь не давал дышать. Вновь забирал волю, но и на этот раз Кайе показалось, что в ее кошмаре что-то изменилось, а может быть изменилась сама она. Апатия — не страх. С апатией можно смотреть вперед. Она не ослепляла, не разгоняла биения сердца. Ведь там, где должна была биться ее жизнь, сейчас зияла большая черная дыра из ничего. Ее пустота.

Сон постепенно набирал скорость. Рваные образы сменялись один за другим: ее израненные руки, покрытые серым пеплом ладони, нависшее темное небо, стальные тучи, как перед сезоном дождей, сведенные за спину запястья, пугающее ощущение скованности, что сменялось почти приятными касаниями обнажённых ступней к чему-то шершавому, теплому. И уже в следующее мгновение на место образам вставали другие: чистое серое небо Леваара над ее головой, светло-карие глаза приемного родителя, доброта в его голосе, первые воспоминания о жизни в степной ставке, сукровица на подживших ранах, ржание припавшего к ее бедру гнедого жеребенка, ее худое изможденное лицо в отражении какого-то зеркала, короткие жесткие волосы, истощенное тело, что сошло бы за детское. И вновь черный дым. Сон раз за разом возвращался к началу, беспощадно бросая во мрак.

Из дыма к ней тянулись десятки рук. Толкали, били, пытались ухватить за растрепанные кудри, касались лица. Бестелесные демоны в очередной раз загоняли жертву в самую гущу кошмара, в темноту, в клубы обжигающего смрада. В сегодняшнем сне пелена казалась не такой плотной. Через нее пробивался тусклый свет. Почти безжизненный, слабый, но и его хватило, чтобы наконец-то увидеть что-то новое.

Сквозь слои мрака Кайя заметила темные силуэты вокруг. Ни лиц, ни одежды не различить, только плывущие фигуры. Они были повсюду, куда не посмотри. Прятались внутри черного дыма, порой растворялись в нем, но возвращались. И над всеми ними вздымались три черных тени: массивные, подобные горным вершинам, мрачные, наполненные знакомой притягательной силой: ненавистью, скорбью, чужими эмоциями.

Она попыталась рассмотреть скрывавшиеся в тенях лица. Замахала руками, стараясь разогнать пелену, но движения оставались вялыми, замедленными. Тело не слушалось, все охотнее поддаваясь кошмару. Первой пришла боль. Острыми импульсами прокатилась вдоль шрамов, намертво въедаясь в сознание. За ней последовали уже привычный страх, чувство обреченности, что все сейчас повторится и она вновь задохнется в своем бреду. Легкие сдавило мучительным спазмом. За ним последовал второй, третий, четвертый…

Нужно проснуться. Немедленно!

Боль не просто душила. Выворачивала наизнанку, забивала пеплом каждый уголок разума, вытравливала из легких остатки воздуха, сменяя его кричащей пустотой. Боль начинала убивать. Подобного в своих кошмарах Кайя еще не испытывала.

Постепенно страх щупальцами обвил душу. Сковал невидимыми нитями, стремясь отравить последние светлые уголки сознания, подчинить. Она пыталась дать отпор. Пыталась сбежать, но омуты кошмара неумолимо тянули вниз, к ее безумию. И не было в том спасения. Не было веры. Сейчас она задохнется здесь, в этой пустоте. Умрет, как и должна была еще много лет назад. Не сможет выбраться…

Все закончилось внезапно.

С нежным холодом на ее щеке, тишиной в мыслях, таким желанным облегчением, что в одном касании уняло боль.

Кайя узнала его руки.

Еще не до конца проснувшись, подалась навстречу, спрятавшись в его объятьях. Тело била крупная дрожь, похожая на истерику, но слез все равно не было. Она беззвучно плакала, прижималась к широкой груди, терялась в свежем запахе грозы, своем горе.

Когда она успела так запутаться? Когда позволила настолько себя приручить?

В память иглами ворвались слова того церковника, в мгновение закрывая другие мысли:

«…у тебя больше нет дома».