Наследница чужих богов (СИ) - Погорелова Галина

Через минуту их пестрое сборище разбавили слуги.

Несколько молодых служанок вместе с Маит быстро подали новые яства, сменили кувшины. Заметив ее среди гостей, немолодая варнийка растерялась, выпучила и без того большие глаза, даже ненадолго отвесила губу. Такая реакция чуть не вызвала у Кайи нервный смешок, настолько забавной и одновременно пугающей показалась ей гримаса на лице домоправительницы.

Но оправилась женщина быстро. Перед Кайей тут же поставили приборы, наполнили два бокала водой и разбавленным светлым вином. Служанки подали оставшиеся яства и также безмолвно скрылись.

Блюда были общие.

Кайя лишь отметила, что сын халифа ничего не ест и не пьет, а вот у светлейшего аппетит оказался далеко не праведный. Церковник без стеснения нахваливал трапезу, щедро запивал сытную пищу вином, не забывал пополнять большую тарелку все новыми порциями. Мириам тоже охотно баловала себя чем-то ароматным, явно сладким, ей же и кусок не лез в горло. Сама мысль о еде отзывалась спазмом в желудке, напитки тоже не шли, но Кайя упорно цедила молодое вино, только бы занять руки.

— Кайя, ты правда умеешь ездить верхом?

Она едва не поперхнулась, не ожидая что с ней вообще станут говорить. Быстро ответила на вопрос Мириам:

— Да, госпожа.

— А я тоже умею, но боюсь. В прошлом году Даарон подарил мне нескольких кобыл.

— Жеребцов. — поправил ее брат.

Девочка мимолетно одарила того лучистым взглядом.

— Очень красивых, черных. Тебе будет приятно их увидеть, Кайя. Их разводят на Левааре. Старая порода. — Мириам повернулась к брату. — Как она называется, напомни, пожалуйста?

— Мурдга.

Кайя машинально поправила:

— Мургезэ.

Вздрогнула, наконец оторвав внимание от сидящего напротив священнослужителя. Посмотрела в сторону сына халифа, надеясь, что тот не воспримет ее вмешательство за оскорбление.

— Ты знаешь старолеварский?

— Немного. В основном то, что связано с древними породами, скотоводством, разведением лошадей.

— Мургезэ. — протянула Мириам. — А сколько этой породе лет?

— Больше сорока тысяч.

Девочка с восторгом округлила глаза.

— Расскажи о ней еще что-то, пожалуйста.

— Одна из самых древних пород от Исхода. Редкая, своенравная. С характером. Удалось сохранить ее внешние признаки практически без изменений, особенно иссиня-черную масть. Это, поистине, щедрый подарок, госпожа.

— Они мне очень нравятся, но я их боюсь. Наверное, я для них слишком трусливая.

У меня были учителя верховой езды, но я бы хотела, чтобы и ты дала мне несколько уроков.

Кайя пропустила последнюю фразу мимо внимания, вновь зацепившись за фигуру старика. Тот с азартом обгладывал кость какой-то птицы. Золотистый сок, жир, капельками стекали по холеным тонким пальцам, падали на расстеленную поверх коленей льняную салфетку, удивительным образом не пачкали ни объемных рукавов темно-коричневой рясы, ни длинной седой бороды. На нее священнослужитель больше не посматривал, в разговор не вмешивался, но какое-то внутреннее чутье подсказывало — все его мысли заняты только ею.

Мириам тронула за плечо и Кайя растерянно повернулась.

— Ты научишь меня держаться в седле?

Она слишком поспешно замотала головой.

— Боюсь, из меня плохая наездница.

Девочка чуть наморщила аккуратный вздернутый носик, но почти сразу загорелась новым интересом.

— А как их приручить?

— Тут я вам не помощник, госпожа.

— Оставь скромность. — неожиданно вмешался диар, вперив в нее любопытный взгляд. — Вы — хавиры — дикий, самобытный народ. Ваши дети приучаются к седлу раньше, чем начинают ходить, ваши мужчины рождены из камня и земли, а женщины покрыты небом Леваара, чужой для вас планеты, что уже давно стала вашим домом. Жестокой планеты, где навыки выживания познаются выдержкой или смертью.

Ты — хавирская хакагана, скромность тебе ни к лицу. И ты способна приструнить любого жеребца. — глаза у сына халифа странно блеснули. — Даже черного.

Кайя потупилась, стараясь спрятать накрывший ее стыд, коловшие румянцем щеки. Терпеть общество этого ал-шаира и церковника становилось все труднее, но и возможности уйти так, чтобы не выказать своего непочтения, она не видела.

— Неисповедимы дороги его и милость не знает границ. — внезапно подал голос священнослужитель. — Он уберег тебя, милая.

Кайя рискнула посмотреть вперед, в последний момент стерев с лица испуг.

«О ком он говорит? Всевышнем? Ее диаре?»

— Горестно думать о том, что могло бы ждать такую красавицу, если бы Рэм не взял тебя вместе с собой на Меодан.

От последних слов сердце предательски рухнуло вниз. Кайя похолодела, все еще не понимая сказанного, где спрятан смысл. Неужели он что-то о ней знает? Про чужие тайны, грязь в ее крови? Насколько ал-шаир ему доверяет?

Священнослужитель отбросил кость на блюдо, неспешно вытер пальцы, лишь после вернувшись к начатой речи.

— Я помолюсь за тебя, Кайя Раваина ил Фалади. Попрошу у неба благ на твоем пути.

Не зная, как на подобное реагировать, она коротко кивнула:

— Благодарю, светлейший.

Отвернулась, понадеявшись, что муфтирий вновь переключит внимание на свою тарелку, в крайнем случае, уделит его виновнице торжества, но тот продолжал скользить по ней взглядом.

— Вынести так много дано не каждому. — голос у него опять показался знакомым, пугающим. Скорее, интонация внутри этого голоса: бархатистая, глубокая, сдавливающая грудь. — У тебя доброе сердце, — он как-то приторно растянул губы, — милосердное. Я это вижу. Благослови Единый дороги Рэма за то, что не оставил тебя в твоем горе.

Слышать снова и снова из чужих уст имя ее диара было непривычно, странно. Оно сбивало с толку, царапало мысли, как и все, что говорил церковник. Наверное, какие-то чувства против воли отразились на ее лице: непонимание, холод, а может и гнев, что заставило муфтирия помрачнеть.

— Прости старику его болтливость, милая. Я не подумал о том, что ты в трауре. Безвременный уход главы твоего дома — большая утрата для Хавирского каганата, всего Диара и славного дома Фалади. Благочестивый и верный в глазах тарикон род, да будет милость Единого дарована тому немногому, что от него осталось.

Кайя на секунду смягчилась. Хоть кто-то проявил заслуженное уважение к ее отцу, помянул добром, но служитель неумолимо продолжил.

— Такой удар судьбы — остаться одной. Похоронить отца, потерять брата, лишиться дома…

Прежде чем осмыслить его слова, Кайя грубо перебила:

— О чем ты говоришь⁈ — быстро взяла себя в руки, поправив сказанное. — Простите, светлейший. Я вас не понимаю. Что не так с моим домом?

О брате на тот момент она вовсе не думала.

Церковник озадаченно посмотрел в ответ. Прикрыл рот ладонью.

— Да простит меня Единый…

На его лице заиграла палитра эмоций: замешательство, удивление, сострадание, тепло в темных глазах, что лишь на долю мгновения показалось ей искренним.

Он притворно повел головой.

— Думаю, наш милостивый ал-шаир пощадил твое хрупкое сердце. Сокрыл случившееся. Прости, милая, мне жаль быть вестником горя для тебя, но ты и так о том узнаешь. Так не лучше ли сейчас, когда еще есть возможность найти утешение в молитве и слезах.

Старик повторно взял паузу, сделав вид, что подбирает слова, Кайя же нетерпеливо заерзала на месте, до крови закусив щеку. И в этом мучительном ожидании уходило все: краски, звуки, фигуры сидящих неподалеку детей халифа, щебетание Мириам, тошнотворные запахи пищи. Гнев уже вовсю душил горло, заполнял собой каждую мысль, брал над ней верх. Злость, а вместе с ней паника, ощущение чего-то непоправимого.

Ощущение беды.

Собеседник все еще молчал и Кайя едва останавливала себя, чтобы не кинуться вперед: найти его тощую дряблую шею, сжать, выдрать его поганый язык. Еще одна подобная фраза, очередная недомолвка, и, помоги ей степь, она вцепиться ему в лицо, выдавит эти хитрые маслянистые глаза.

Мерзкий церковник. Чего же он ждет?