Перехватив ее руку удобнее, церковник неожиданно погладил тыльную сторону запястья, с нежностью посмотрев в глаза. В облике вновь промелькнула маска из забытого прошлого. Настоящая внешность: приторное благородство, молодость, его холодная красота, ненависть к ней.
«Не думай, что он чем-то лучше меня…»
Кайя перебила.
«Ты лишил меня воли, украл мою жизнь, принуждал творить зло, убивать ради тебя».
— Разве твой ал-шаир делает не то же самое? — шепотом спросил он, кивнув в сторону площади. — Разве не принуждает? Не обманывает, не использует? Так ли бескорыстна его любовь, Кайя? Что он потребует взамен?
Его низкий голос беззвучно разлился в мыслях.
'Да, ты делила со мной постель. Да, убивала. Служила моим целям, но они были во имя нашего народа. А что сделает Рэм? Что уже делает, Кайя? — мерзкий бархат окутывал все сильнее. — Разве ему нужна только ты? Неужели он отказался от твоей силы? Нет… — поймав затравленный блеск в ее глазах, он довольно оскалился. — Ты будешь служить и ему. И для него станешь убивать. Но кого? Свою кровь. Свой собственный народ.
«Ему нужны только последователи культа», — неуверенно возразила она.
«Чушь… Рэм не успокоится, пока не очистит свой мир от подобных тебе, и ты это прекрасно знаешь. Хватит обманываться, милая».
«Нет… замолчи».
«И что будет ждать тебя, когда ты ему надоешь? Смерть. Казнь, но только не свобода… Итог один. Он это сделает, — темно-багровые глаза мимолетно сузились, — уже делал. Семнадцать лет назад. Помнишь?..»
Кайя вздернула подбородок, противясь его словам, но боль повторно наполняла тело.
«Ты ведь помнишь…»
Шепот вторил образам в голове. Уцелевшие осколки прошлого всплывали перед глазами, события тех последних дней, что предшествовали ее безумию. И, всматриваясь в них, чувствуя на себе, она поняла, почему ее разум не выдержал, почему разбилась память, а сердце так и не залечило раны.
Почему она все забыла.
…
… Ей трудно дышать.
Мучительная боль от загноившихся глубоких ран, что вскоре станут шрамами, сводит с ума, мысли мечутся в бреду, тело лихорадит. Происходящее кажется кошмаром, чьей-то изощрённой фантазией. Спертый воздух не дает забыться, изводит назойливым жужжанием мух, тошнотой, сдавленными стонами. Небо чистое. Оно не обещает спасительной влаги, не может защитить. До сезона дождей еще месяц. Самый трудный и жестокий месяц на бескрайних степях вернской пустоши, где прогретые солнцем пыльные ветра не знают пощады.
Яркое светило Леваара тянется к ней ото всюду. От него негде спрятаться. Ее вместе с другими пленниками насильно держат под открытым небом. Держат уже несколько недель. Черные безликие тени окружают со всех сторон: безмолвные, непреклонные. Их палачи.
…Диары.
Как она попала в этот лагерь, воспоминаний нет. Все укрывает боль. Из-за нее глаза почти не способны видеть, голова тяжелая, бред отравляет мысли. Горячка сжигает, волнами расползаясь по дрожащим конечностям, но часть ее разума все же сопротивляется. Лишь малая часть хочет жить.
В лагере сотни людей. Почти все леварцы. Старая кровь…
Испуганные, подавленные, голодные. Среди них попадаются дети, даже младенцы на руках истощенных матерей. Их плач постепенно становится все тише, слез нет, как и мольбы к тем, кто их здесь запер. Тягостная тишина витает над всеми, ожидание мучает неизвестностью. Многие начинают понимать — отсюда им уже не выбраться. Эта глубокая чаша пересохшего степного озера станет им общей могилой.
Солнце, голод и жажда берут одного за другим. Первыми уходят слабые: старики, дети, уходят те, кто больше остальных сыпал проклятьями, просил пощады, на что-то надеялся.
Тела покойников никто не забирает, отчего воздух вибрирует тошнотворно сладким смрадом.
Не скрывая лик, Смерть полноправно принимает подношение. Властвует на устроенном в ее честь пиршестве, особо не перебирая, кого забрать следующим, кому продлить муки.
Кайя редко приходит в себя. Обмороки становятся все длиннее, воли остается все меньше, лишь первобытная жажда не позволяет сдаться окончательно. Кажется, ее давно причислили к мертвым, бросили в кучу к остальным телам. А она все горит. Все смотрит вверх невидящими глазами. Покрытая чистым небом Леваара, саваном из пыли и смрада, своим безумием.
В ней осталось так мало жизни.
Кровь отзывается слабо. Ни убить, ни тем более сбежать из-под десятков режущих взглядов этих мрачных теней, она не может. Остается ждать. Отдаваться на милость своей силе, гореть в ненависти, гасить гнев. И слышать, и видеть, и помнить все: чужие страдания, чужую боль, отчаянье, ужас в сердцах людей. Ее народа… Видеть и помнить черные тени вокруг, давящую власть их цепей.
Помнить… чтобы от пережитого сойти с ума.
…
Сбросив с себя смрад последнего воспоминания, Кайя надрывно задышала. К горлу подступила тошнота.
— Вас сгноили заживо под тем небом, Кайя. — шепотом заговорил с ней церковник. — В этом их милость. Лишь в этом их доброта. Вас просто стерли в пыль.
Посмотрев в сторону дворца, он глухо добавил.
— Один раз он уже тебя убил, убьёт и снова. Он, твой ал-шаир, был там, моя милая. Наблюдал за вашей агонией. Наблюдал за тобой, и ничего не сделал. Ни его защиты, ни милосердия быстрой смерти вы так и не дождались…
Кайя молчала. Взгляд едва ли цеплялся за темные силуэты впереди, более не замечая ни Рэма, ни диаров вокруг. Содержимое желудка спазмами просилось наружу, тело же бил озноб. Холодный, никогда не знавший покоя гнев лился по венам черным горем, оживал белесым туманом в руках, вскипал ее силой.
— Иди со мной. — более не таясь, вслух потребовал церковник. — Иди рядом. Как равная мне, как одно целое. И я прощу тебе прошлое, твое предательство.
Притянув ближе, он почти коснулся челом ее лба.
— Во имя нашего народа, иди со мной, Кайя…
Она почувствовала, как собственные губы тянутся в хищной ухмылке, как наливаются серым светом омуты души. Багрово-черные искры в его взгляде прожигали насквозь, пеплом садились на лицо, притягивали, но ничто более не могло перекрыть ртутной ярости в ее глазах. Ни его яд, ни ее чувства, ни тихий крик сердца.
Клинок сформировался в руке молниеносно, покорный воле, еще до того, как она всем телом обернулась к церковнику, всадив белесое лезвие в податливую плоть. Глубоко. Насквозь.
Он пошатнулся. Начал медленно оседать, сухими пальцами цепляясь за плечи.
«Умница… — разливалось в сознании, — моя хорошая…»
Его тело карикатурно тряслось, как в дикой пляске. Изо рта показалась тонкая полоска крови, что тут же испачкала седую бороду.
«Ты никогда не сможешь от меня сбежать. — бархатная речь почти ласкала. — Никогда не станешь свободной. Помни это, Кайя. Ты — моя».
Не в силах и дальше удерживать обмякшее тело, она разжала руки.
«Мы скоро увидимся, Кайя. Скоро…»
Тело глухо ударилось о мостовую.
— … ее глаза, — неожиданно донеслось из толпы.
— … она убила муфтирия.
Люди пятились. Смотрели испуганно, тыкали в нее пальцами. Их голоса крепли, от шепота срываясь на крик.
— Она убила муфтирия пути!
— Убийца!!!
— Варши…
— Она — варши…
Конец первой части
