Наследница чужих богов (СИ) - Погорелова Галина

Даарон с досадой запрокинул голову. Вот и первый ответ…

Мгла Имардана, как все же прискорбно, что эту женщину приставил к ней отец. Жаль… Она действительно ему нравилась.

— Благодарю, светлейшая. — он кивнул темноте, почувствовал сдержанную мимику на смуглом лице. — Я жду тебя после. Мы продолжим… — говорить, чем именно они будут заниматься намеренно не стал, но отпустил силу, легким порывом энергии взметнув длинные юбки.

Альма промолчала. Не выказав ни страха, ни ободрения, скрылась во мраке, оставив его одного.

«Жаль…» — мимолетно пронеслось в голове.

Не поднимаясь навстречу, Даарон вернул взгляд внутрь себя, быстро привел мысли в порядок, проверил возведенные вокруг разума стены, убедившись в их безопасности перед отцом. Успокоил тело, вернул полную концентрацию, почти наслаждаясь темнотой вокруг. Густой, холодной, никогда не знавшей теплоты солнечного дня. Здесь, под фундаментом Кахирской мечети, одной из девяти святынь на Меодане, находилось его пристанище. Особое место, что тянуло не раз с тех самых пор, как он еще в юности ощутил собственную силу. Лучшее место для медитаций и практик тарикон.

Впервые он пришел сюда в пору инициации власти — важного ритуала в жизни любого диара. Ритуала, что позволял ступить на дороги Единого. Чаще к нему примерялись в относительно взрослом возрасте, Даарон же сумел проявить себя уже в двадцать лет, что по меркам его народа считалось зеленой юностью. Он всегда опережал физическое и духовное развитие, выделялся среди отпрысков высших диаров, и прослыл бы особенным, даже уникальным, если бы не одно «но»…

Рэм. Сводный брат. Его отражение, личная мера наказания, шутка судьбы.

Они были похожи практически во всем и настолько же отличались друг от друга. С разницей в несколько лет, с примерно одинаковым набором исходных данных на старте, непреклонным упорством, силой, что приводила в замешательство любого из их наставников. С редким потенциалом ментата не просто считывать эмоции и мысли окружающих, но добиваться воздействия на чужое сознание: убеждать, внушать свою волю, подчинять.

Священнослужители не уставали возносить хвалу небу, за то, что подарило в одном поколении двух настолько сильных сынов халифата, пророчили благодать, новый рассвет их народа, надежду. Даарон же видел в том проклятье. Знал и не обманывался, что и Рэм, при всей сдержанности, этом унаследованном не пойми от кого благородстве, что порой граничило с жертвенностью, видел в нем ровно то же самое. Соперника, кривое отражение, врага.

Взаимоотношения между ними всегда напоминали разминку перед реальной схваткой. И в, казалось бы, беззаботные годы юности, и в период первых становлений, побед, проигрышей, опыта, оба чувствовали себя так, словно, еще несколько секунд, и их бросят на арену. Заставят драть глотки, сражаться не только за трон, но и собственные жизни.

Да, они были похожи.

Наверняка Рэм немало бы удивился, узнав, что он, Даарон, единственный признанный ребенок халифа, завидует сводному брату. Тому, от кого практически отвернулся собственный народ. Не поверил бы. Впрочем, Даарон и сам себе порой не верил, но все равно завидовал. Много чему, и прежде всего его свободе. Это с появлением Мириам Рэм лишился большинства привилегий, прав, прежнего влияния, усмирил характер, поубавив бунтарских замашек перед отчимом. Раньше же лез на рожон, в открытую выступал против правителя, как глава знатного дома обладал большей свободой действий, собирал вокруг себя единомышленников, плел интриги, готовый в любой момент бросить халифу вызов.

Предательство его матери, но еще в большей степени рождение Мириам поставили сводного брата на место. Рэм в одночасье лишился всего: потерял прежний вес в глазах Совета, остался без союзников, попал в немилость к отчиму. Правитель же наконец-то получил в свои руки единственный действенный кнут, способный заткнуть пасынка, — их маленькую искалеченную сестру.

Успокоился ли он после этого? Разве что только поубавил гонору, притих, но Даарон неплохо успел изучить характер Рэма, чтобы понимать, насколько показным была и оставалась его лояльность династии, трону, неродному отцу. До последнего он не сомневался в том, что сокомандующий вынашивает месть, строит планы и не отказался от своих первоначальных целей — свергнуть династию Йоран, вернуть трон своему дому. Но недавний ход брата заставил усомниться в собственных взглядах, впервые за последние годы рассмотреть в Рэме возможного союзника.

Леваар взамен на отказ Рэма от престола. Леваар за его поддержку. Заманчивое предложение. Неравное, даже слишком, и Даарон все никак не мог понять, не продешевил ли сводный брат, или же, напротив, потребовал с избытком: прогнившую непригодную для жизни планету, пусть и связанную с ним напрямую, но все равно бесполезную, опасную. Зачем ему на самом деле нужен Леваар?

Рэм, несомненно, найдет с десяток доводов на его вопрос, и все они будут небеспочвенны, где-то возле правды, далекие от истины. Прямого ответа он не добьется, можно не сомневаться. Но, все же, зачем?

Рассказывать халифу о предложении Рэма, тем более о намерении поддержать его в стремлении получить трон раньше положенного, Даарон, разумеется, не стал. Отец уже не имел на него прежнего влияния, не имел той власти, под гнетом которой ему приходилось взрослеть. Он не просто устал от этой тяжести, но и не мог не замечать к чему ведет тирания правителя. Получить же в наследство горсть пепла, выжженное поле да горы трупов ему вовсе не хотелось. Даарон втайне мечтал стать для своего народа тем самым спасением, привести диаров к новому рассвету, а не вылиться последним проклятием. Заслуга отца лишь в том, что он сумел удержать власть, Даарон же жаждал ее оправдать. Жаждал величия…

…

Отец никак не объявил о своем приходе, не потревожив тишины подземелья. Молча опустился рядом на холодный гранитный пол, приняв позу для медитаций, подобрал ноги, но вместо практики какое-то время смотрел туда, где еще недавно стояла женщина. Улавливал след ее силы, запах, тепло. Пачкал своим взглядом.

— Завтра ее изберут ишаном.

Даарон ничего не ответил, никак не проявил себя после услышанного. Сдержался.

— «Неблагодарны сыны твои…» — манерно протянул правитель. — «…неблагодарны сердца и мысли их, милостивый…»

Он не видел лица халифа, но догадался, что тот кривит рот, перебирает длинные холеные пальцы поверх коленей, как делал всегда в моменты особого гнева или… боли. Скорее, второго. Гнев от него исходил часто. И как связанный с ним кровью, Даарон единственный мог чувствовать хотя бы крупицы правды внутри отца. А там была смерть. Там была буря. Неутихающий смерч: лютый, смертоносный, напоенный гневом, жестокостью, чужими и своими страданиями, болью. Последняя всегда шла рука об руку с любым высшим диаром, но Давир I уже давно научился принимать свою спутницу такой, какая она есть. Больше того, Даарон был готов поклясться, что отцу нравилась эта боль.

Отрицательно качнув головой, он уже собирался выказать протест, но отец опередил.

— Вопрос решен. Альма займет место светлейшего ишана. Она облегчит твой путь, поможет пройти водами Имардана во время Посвящения. Поможет вернуться.

— Я не приму ее помощь.

— Как хочешь.

Бросив искоса взгляд на отца, Даарон глухо заметил:

— Подобное унижает. Ты настолько сомневаешься в моей силе? — он покачал головой. — Так дальше нельзя…

— Нельзя пренебрегать моей щедростью, Даарон. Она не безгранична. — в голосе отца прозвучал металл. — Либо следуй рядом и стань частью моих дорог, либо иди своей.

Сказанное прозвучало двояко, но только глупец не уловил бы в том предупреждение.

Даарон не стал распалять чужой гнев. Не из страха. И не из гордости. Нет. Скорее от желания закончить разговор. Вновь остаться в одиночестве, вернуться к прерванной медитации вместе с Альмой, только бы не молчать рядом с ним.

Теплых чувств к отцу он не питал, как и сам никогда не знал родительской любви. Сидящий же подле мужчина, первый среди высших, самый сильный представитель его народа, хоть и таил в себе реальную угрозу для него, но уже не казался чем-то недосягаемым. Отец замечал в нем только цель, не собственного сына. И, если тот переставал соответствовать ожиданиям, менял, перекраивал, раз за разом доводил до своего изощренного совершенства. Даарон и не жаловался, по крайней мере, в открытую. Не искал любви родителя, уже давно не жил ради его скупого одобрения. Не видел в нем бога.