Системный Кузнец IV (СИ) - Мечников Ярослав

Мужики стояли с понурыми лицами, будто приговорённые — в глазах плескался страх и смертельная усталость, больше ничего не видел. Затем мастера начали отводить глаза, опускать головы и медленно разворачиваться к горнам. Кузнецы не приступали к работе, просто уходили от контакта, прятались в раковины. Я стал для них опасным и чужим.

Только старик Гуннар всё ещё смотрел на меня.

В глазах у него стояли слёзы — впервые за всё время увидел это. Веки мелко дрожали, как и все мышцы на лице, но старик смотрел без гнева, без зависти, что была раньше — взгляд был мягким, и в глубине просквозила гордость.

Мастер едва заметно улыбнулся.

А затем сделал шаг, и ещё один. Медленными шагами вышел в центральный ряд и направился ко мне. Остановился передо мной, возвышаясь горой. Спутанная, жирная борода лежала на груди, которая вздымалась от волнения.

Кузнецы, увидев это движение, снова зашептались — головы стали поворачиваться в нашу сторону.

Гуннар смотрел долго и изучающе, потом облизнул пересохшие губы и перевёл взгляд на свою огромную ладонь, словно видел ту впервые, а затем решительным движением протянул мне.

Рука грозного в прошлом старика мелко дрожала от переполнявших его чувств. Смотрел на эту мозолистую ладонь, потом в его глаза — мягкие и прозрачные от влаги — и сердце забилось в горле.

Чёрт возьми, старик… Такая короткая жизнь, а сколько уже с тобой прошли? Пронеслось в голове. Ты бил меня, топил меня в бочке, а теперь стоишь здесь, после того, как все отвернулись, и протягиваешь руку на глазах у всех, как равному. Нет… даже больше.

Я протянул свою руку и сжал ладонь Гуннара. Рукопожатие было твёрдым, хотя ладонь мужика мокрая от пота и напряжения.

Тот сглотнул, подавляя слёзы, и коротко кивнул, а я кивнул в ответ — слов не требовалось.

Гуннар развернулся к залу, обвёл тяжёлым взглядом других кузнецов, которые начали понемногу подтягиваться ближе, выстраиваясь неровным полукругом возле горнов. Тишина в цеху нарушалась сухими хлопками вспыхивающего угля.

— Ну что, мужики⁈ — крикнул мастер, голос обрёл силу. — Рожи-то чего попрятали⁈

И вправду — многие хоть и вышли поближе, всё ещё стояли с опущенными головами, пряча глаза, стыдясь страха и малодушия.

— Пацан не хотел этого! Но слышали, как он говорил с Бесом⁈

Я бросил быстрый взгляд на ступеньки у входа — в глубокой тени неподвижно стоял бригадир Бык. Мужик молчал, и выражения лица было не разглядеть, но он не вмешивался.

— Не побоялся! Нос не повесил! Рот себе не заткнул! Ответил правду свою, как есть! Хоть мог бы и получить так, как нам с вами и в страшном сне не снилось. А мы что делаем⁈ Молчим в тряпочку и терпим⁈

В словах старика был яд, который выжигал рабскую покорность.

— Этот парень — мой подмастерье! — с гордостью пророкотал мужик.

Затем снова посмотрел на меня сверху вниз — в глазах читалось глубокое уважение, смешанное со страхом перед истиной, которую старик собирался произнести вслух.

— А теперь… — голос Гуннара дрогнул, но не сорвался. — А теперь, кажись, мы местами-то поменяемся.

Он кивнул коротко, скупо, по-мужски — в жесте было принятие новой реальности и признание меня как кузнеца.

Гуннар снова обвёл взглядом собравшихся мастеров — те уже смотрели открыто, не пряча глаз, в них просыпалось что-то давно забытое — достоинство. Старик бросил быстрый взгляд в сторону лестницы, где в тени всё так же неподвижно стояла фигура Быка. Желваки на скулах Гуннара заходили ходуном — возможно, хотел сказать что-то более резкое про Брандта, но, увидев надзирателя, поумерил пыл.

— Я вот как считаю, — заговорил мастер глуше. — Задницы должны порвать, а сделать сегодня всё как надо — не для того, чтоб выслужиться перед рыжим бесом и не для того, чтоб нам или мальцу потом не прилетело, а для того, чтобы доказать себе — мы тоже кузнецы достойные! Как этот парень. И люди мы достойные, духи нас раздери!

Кивнул головой в мою сторону.

— Кто считает иначе — понять можно. Всем нам ссыкотно тут находиться. Все мы грызёмся, как волки, за кусок мяса, потому что вожак у нас был… — старик сглотнул, не договорив, — дерьмо вожак. Конечно, сложно щегла посчитать вожаком, — снова кивнул на меня. — Гордость душу режет пополам — куда ему, сопляку, до мастера-то, да? Вот только дела его об обратном говорят! Слышите, нет⁈

Гуннар крикнул это громко, с вызовом, стреляя глазами по лицам кузнецов. Кто-то торопливо вытирал пот со лба, пряча смущение, кто-то неуверенно кивал, а другие всё ещё отводили глаза или злились, не желая признавать слабость, но равнодушных не было.

— Если не получится у нас сделать всё достойно, чтоб предки нами гордились, так хоть попытаемся, бесы нас раздери!

Мастер доказывал не только мужикам, но и самому себе — никогда не видел у него столько злого энтузиазма. Передо мной стоял не сломленный старик, а кузнец, у которого в груди снова разгорелся жар.

Гуннар вновь повернулся ко мне — взгляд смягчился, стал деловым и собранным. Старый медведь чуть наклонился, обозначая готовность, а затем сказал громко, чтобы слышал каждый в зале:

— Говори, что делать, Кай. Мой молот — в твоих руках. А мужики пусть сами своё слово скажут.

Старик на секунду замолчал, а потом добавил с нажимом:

— Только ВРЕМЕНИ У НАС МАЛО.

Я окинул взглядом собравшихся кузнецов. В толпе возвышался Ульф — паренек уже успокоился, перестал дрожать — во взгляде светилось доверие, всё ещё шмыгал носом, но на ногах стоял крепко.

Лица мужиков изменились. Страх никуда не делся — затаился в уголках глаз и напряжённых плечах, но сами лица стали тверже — речь Гуннара пробила брешь в отчаянии.

— Попробуем… — глухо сказал кто-то из задних рядов. — Чего не попробовать? Дело-то серьёзное. Важное, считаю.

— Все в одной лодке, как ни крути, — подхватил молодой парень с обожжённым лицом. — Пусть подскажет, как правильно, что делать нужно. Глядишь, и получится. Не духи горшки обжигают.

— А если обосрёмся… — начал было третий, но его перебил энергичный бас:

— Да самому уже стыдно, что грызусь тут, как пёс цепной, пытаюсь выслужиться перед ублюдками. Вместе надо работать! ВМЕСТЕ!

Вдруг толпа расступилась, и вперёд вышел Бульдог — тот самый, чью спину исполосовали плетью — лицо мужика выражало вселенскую усталость, тело ссутулилось, каждое движение давалось с трудом. Все мгновенно замолчали, глядя на него.

Кузнец стоял молча несколько секунд, глядя куда-то в пустоту, а затем медленно поднял глаза.

— У меня дочка осталась в деревне «Тихая Заводь», — голос был тихим и скрипучим, но в тишине гремел. — Вчера сказали… что Заводь снесло волной чёрной тьмы. Твари из леса… Никого не осталось. Внуки… Мать старая… — голос мужика дрогнул и сорвался, но тот продолжил. — Все канули…

В простых словах было столько боли, что та физически коснулась каждого.

— Терять-то мне уже нечего, по сути, — бульдог сглотнул, облизнул пересохшие губы и шмыгнул носом. — Делать надо что-то — не для Брандта, не для этого паренька, а для тех, кого ещё спасти можно.

Бульдог повернул голову и посмотрел на меня.

— Задели твои слова, пацан. Про уважение. — Мужик замолчал, задышал часто и хрипло, борясь с собой. — Уважение… Нужно оно. Нужно. Иначе мы — скот.

Вдалбливал слова в пространство, как гвозди в крышку гроба страха.

Все закивали головами — мужики переглядывались, во взглядах читалось негласное, но твёрдое соглашение о товариществе, о партнёрстве, и о том, что теперь в этом аду кузнецы не по отдельности, а вместе. Друг за друга.

— Сделаем! — выкрикнул кто-то.

— Попробуем!

— Показывай, Кай!

— Говори, как надо! Мы с тобой!

Я стоял, глядел на толпу уставших и израненных людей, в чьих глазах зажёгся огонь, и понял: даже если не справимся, всё равно сделал правильно, потому что поступил по совести.

А куда это приведёт — предсказать невозможно, как и всегда в этой жизни. Мы бросаем камень в воду, а круги расходятся далеко, меняя всё на своём пути.