Тьма. Том 9 (СИ) - Сухов Лео

Вечером того же дня мы обнаружили Мальца, отправленного вслед за ромеями. Невысокий разведчик сидел, привалившись спиной к снегоходу. Перед ним было затухшее кострище. Оно давно остыло, как и тело человека. А на лице разведчика застыло лёгкое недоумение.

— Тоже перенасыщение тенькой? — выругавшись, хмуро спросил Енот. — Да быть такого не может… Он ведь тут всю жизнь прожил…

— Судя по дырке в груди, перенасыщение тенькой ни при чём! — ответил я, присев рядом и нащупав под мехом полушубка края раны. — Что-то ледяное и острое. Он и удивиться толком не успел. Сердце одним ударом пробили. Вон, часть ледышки не успела растаять…

Восстановить картину удалось по следам, ещё не заметённым снегом. Они, кстати, стали заметны даже нам, не имевшим навыков разведки. Значит, отрыв от греков сильно сократился. Видимо, Мальца заметили, когда он близко подобрался к скрытням.

Узнав о наблюдателе, один из греков вернулся и убил его ночью. А затем оба скрытня отправились дальше на лыжах. Но мы их теперь неуклонно настигали. Запутать следы они могли бы разве что, забравшись на вершины, где камня больше, чем снега. Однако греки не стали заниматься ерундой. И продолжали двигаться к своей, только им известной цели.

Уже к вечеру, на следующий день, мы знали, что скоро их настигнем. Енот сказал, что отрыв составляет всего несколько часов. Вот только у нас были снегоходы, а ромеям приходилось двигать лыжами, ещё и круглосуточно.

Но мы нагнали их значительно раньше.

В небольшой долине, в центре которой блестело озерцо в форме подковы. Посреди озерца, на внутренней части «подковы» — куча щебня и обломков скал. В один из концов «подковы» втекал, а из другого вытекал ручей. А может, и маленькая речка. Должен был вытекать, но замёрз, само собой.

На куче щебня лицом вниз, раскинув руки, как птица крылья, замер человек. Он, видимо, так спешил припасть к камням, что лыжи снять забыл. Деревянные полозья торчали в разные стороны, отходя от его широко разведённых ног. Человек не шевелился и казался мёртвым, но я почему-то был уверен, что он жив.

Просто ему глубоко плевать на снег, холод и острые края камней.

Неподалёку горел костерок. Или просто огонёк. Я не заметил дров, которые бы питали пламя. Зато увидел в теневом зрении плетение среди камней. Рядом с костром сидел второй мужчина. Он отнёсся к здоровью бережнее, чем 'обнимавшийся с камнями. И подложил под свой тощий афедрон ярко-розовый походный коврик.

В руках этот второй держал кружку с дымящимся напитком. Похоже, чаем. Впрочем, издалека, от входа в ущелье запах сразу не разберёшь. Неподалёку от костерка стояла маленькая палатка. Её стенки трепетали на ветру. Под тентом угадывались очертания рюкзака.

Милейшая картина, изображающая ушибленных на голову походников… Ну или любителей сродниться с природой, которые едва-едва покинули каменные джунгли городов.

И всё бы хорошо было… Только у костра восседал тот самый проклинатель, который засадил на грекоморском побережье мне в руку проклятием.

А вниз лицом лежал греческий скрытень, который почти увёл из-под носа русского царя тамгу.

Опасней этой парочки в ближайшей округе был, пожалуй, только один человек. И он сейчас ехал на ближайшем из снегоходов — как всегда, с недовольным лицом.

А что ещё удивительней, когда рёв двигателей заполнил долину, ни один, ни второй ромей даже не дёрнулись. Как будто им было абсолютно наплевать на происходящее вокруг.

Но это утверждение оказалось верным лишь наполовину.

Когда мы подъехали к костру, слезли со снегоходов и двинулись к проклинателю, тот всё-таки поднял взгляд от кружки. А потом с горестным, в полный голос вздохом отхлебнул свой напиток… И теперь я по запаху точно мог сказать: это кофий. Не будь я в прошлой жизни тем, кто за пятьдесят с хвостиком лет выпил его, наверно, целое озеро.

— Ага… Базилеус Сарантопекос! Скрытень! — первым из нас заговорил Папоротников, машинально одёрнув шубу, словно мундир, и нависнув над ромеем, как огромная карающая длань.

— Ну какой я Сарантопекос, сударь! — со спокойствием обречённого отозвался тот, глядя в наши хмурые лица. — И какой я нынче скрытень? Скрытень — это же от вашего слова «скрываться». А я ведь больше не скрываюсь… Ну и, как говорят у меня на родине, разведчик от неудачника отличается тем, что первого ещё не раскрыли… Если меня любой сотрудник вашего ПУПа в лицо знает… Значит, я давным-давно неудачник.

Проклинатель снова обвёл нас по очереди взглядом. А затем отпил кофию и, оценив, видимо, коллективно нахмуренные брови, поспешно добавил:

— Прежде, чем вы начнёте бросаться оскорблениями, связывать меня или, упаси Боже, стрелять, сразу скажу… Вашего разведчика убил не я!

— Ливелий убил? — уточнил Бубен.

— Да, Ливелий… Я даже просил не делать этого. Однако сам чудом не попал под его гнев… — с горечью признался Базилеус.

После чего, запустив руку себе за ворот, достал знакомый пластиковый ящичек. Под нашими мрачными взглядами ромей положил его рядом. А затем, в доказательство добрых намерений, подтолкнул по снегу в нашу сторону.

— Вам ведь это нужно было, да? Забирайте, пожалуйста… — сказал он.

— А ты чего такой покладистый, Саратопекос? — недоверчиво сдвинул брови Бубен.

— Повторюсь, я больше не Сарантопекос… — мирно подняв руки, напомнил ромей. — Род от меня отказался. Я теперь просто Базилеус.

— Лось, просто Лось… — пробормотал я.

— Чего? — уставился на меня Бубен.

— Ничего-ничего… Добегался он просто… — отозвался я, вспомнив пошлый анекдот из мира Андрея.

— Сударь Седов-Покровский, к сожалению, прав, — согласился проклинатель. — Из рода я исключён. Как скрытень, провалился. И даже свои на меня открыли охоту…

— Тебя пожалеть, что ли, ирод? — аж крякнул от удивления Бубен.

— Можно попытаться… Как-то понять… И простить… — со вздохом ответил Базилеус и предложил единственное, видимо, ценное, что у него осталось, кроме Ливелия и ящичка. — Хотите кофий, кстати?

— Ты время, что ли, тянешь? — с подозрением нахмурился Папоротников, а Бубен на всякий случай втянул воздух, настороженно принюхиваясь. — Чем твой начальник на камнях занят таким, что его прерывать нельзя?

— О! А вы можете его прервать? — очень искренне удивился Базилеус. — А я вот не смог… Вторые сутки лежит, скотина, и не шевелится… Я ему, честно говоря, чуть-чуть завидую. Ему там, похоже, хорошо… Ну что, хотите кофий?

— Хочу! — невольно разрядив обстановку, вдруг сообщила Авелина.

Она уверенно потянула меня к костру. А вслед за ней и Тёма уселся неподалёку от одного из моих врагов.

Посмотрев на этих двоих, я отказываться не стал. Но, конечно, с большим удивлением покосился на жену. Раньше она к кофию трепетных чувств не испытывала. А тут накрыло вдруг чего-то…

— А что вообще происходит? — Папоротников посмотрел на Авелину, Тёму, меня…

И непонимающе замотал головой, переглянувшись с Бубном.

— А что непонятного? — Базилеус привстал и, вытянув из-под тента рюкзак, извлёк две металлических кружки, после чего вручил их мне и Авелине. — Мы с вами сидим на краю Ойкумены. В месте столь унылом, сколь и ледяном. И я предлагаю вам выпить горького невкусного кофию. Посмотреть на задницу Ливелия Таронитиса, который зачем-то обнимается с камнями… А иногда сладострастно постанывает от удовольствия… Что может быть более отвратительным, чем всё это сразу?

— Кофий определённо не так плох, как вы описываете… — заметил я, не удержавшись, а потом сделал глоток и уверенно сообщил: — Нет! Он определённо хорош!

— Вот… Даже на моей родине я ни разу не встретился с извращенцем, кто бы это пил в удовольствие! — подняв палец к небу, сообщил Базилеус. — А теперь делю с ним кофе, сижу за одним костром… Всё это и впрямь донельзя отвратительно, сударь Седов-Покровский…

Он покосился на мою жену с хорошеньким, раскрасневшимся то ли от жара кружки, то ли от кофеманского удовольствия личиком. А затем очень искренне добавил, повернувшись к ней всем телом: