Бремя власти I (СИ) - Ладыгин Иван

— Анна Александровна… — начал он, опускаясь на край дивана. Голос дал легкую трещину. — Прошу вас… Смягчите сердце. Не несите этот холод в Петербург. Ваша матушка… Ольга Павловна… Она так ждала вас, так волновалась… Увидев вас такой… — Он не нашел слов.

Анна медленно повернула голову. Ее взгляд, холодный и оценивающий, скользнул по его лицу, задержался на синяке.

— Смягчить сердце, Лев Павлович? — переспросила она. Ее голос был тихим, но каждое слово звучало, как удар плетью. — Как вы? Или как дядюшки? Вы все собираетесь изображать радость на моей свадьбе? Ликовать? Топтать мои чувства под тяжелыми каблуками придворных приличий?

Рыльский сглотнул. Его лицо покраснело.

— Это… это ведь огромная честь… счастье для семьи… для Империи… — пробормотал он, чувствуя, как эти фразы смердят фальшивостью даже в его собственных ушах.

Анна резко фыркнула. Звук был коротким, презрительным. Она схватила лист бумаги и скомкала его в неровный шар.

— Чушь! — выдохнула она. — Дядюшки играют в преданность перед моей Матерью, притворяясь, будто не боятся ее до дрожи в коленках. А вы… вы играете в преданность мне. Или долг. Или честь мундира. Скройте любовь к моей матушке подальше, Лев Павлович. Вы самый плохой актер из всех, что я когда-либо видела. По крайней мере, у дядек страх искренний. А у вас… что? Жалость? Вина?

Рыльский остолбенел. Словно ледяная вода окатила его с головы до ног. Эта тайна, его мучительная, запретная страсть к Ольге Павловне, которую он прятал годами, была вытащена на свет и брошена ему в лицо этой девчонкой. Он не нашел слов. Не смог ни солгать, ни признаться. В каюте повисло гнетущее молчание. Шум двигателей за иллюминатором показался вдруг оглушительным.

Он поднялся. Ноги были ватными. Подошел к двери. Рука на медной ручке задрожала.

— Я… — он обернулся, глядя ей прямо в глаза, впервые за этот разговор. — Я желаю вам счастья, Анна Александровна. Истинного. Не по приказу. Не из чувства долга. Искренне. — Голос его сорвался на шепоте. — Пусть этот брак принесет вам… хоть каплю света в этом мире тьмы.

Она не ответила. Только смотрела на него. Ее лицо оставалось непроницаемым, но в глубине холодных глаз, казалось, мелькнуло что-то проникновенное… Удивление? Сомнение? Он не стал дожидаться ее слов. Просто вышел и закрыл дверь. Затем прислонился лбом к прохладному дереву коридора.

Это был провал. Полный провал…

Питер встретил нас не просто ликованием, а самой настоящей истерикой. Станция дирижаблей была запружена толпой зевак, гвардейцами в парадных белых мундирах, цветами, транспарантами. Высшая знать толпилась на специально сооруженном помосте. Звенели колокола где-то вдалеке. Воздух гудел от криков: «Да здравствует Император! Да здравствует невеста! Слава Империи!».

— О, посмотри на этих клоунов! — съехидничал Николай у меня в голове. На мгновение он материализовался рядом в виде прозрачного силуэта. — Глянь на них! Вон Шинские зубами скрипят. Эта помолвка выйдет им боком. Они давно враждуют с регентшей. Ха! А княгиня Долгорукая… Она так и норовит подсунуть свою дочурку вместо Анны. Только вот где фурия-Меньшикова? Опаздывает?

Анна, выходя из дирижабля следом за мной, вдруг сделала шаг вперед. Ее рука, нежная и холодная, вплелась в мою ладонь. Она повернулась к толпе и засияла. Почти настоящей, теплой, немного застенчивой улыбкой. Румянец играл на ее щеках, глаза светились «искренней» радостью. Аккуратный макияж скрывал бледность, подчеркивая её неземную красоту. Она была неотразима в нежно-розовом платье с кружевами и лентами, с локонами, уложенными в изящную прическу. Она махала свободной рукой, посылая воздушные поцелуи ликующей толпе.

«Маска, — подумал я, улыбаясь в ответ и поднимая руку в приветственном жесте. — Блестящая, безупречная маска. А под ней — сталь и яд. Месть зреет. Интересно, какую форму она примет?»

Но от рассуждений меня отвлекла «фурия».

Ольга Павловна вихрем прорвалась сквозь строй гвардейцев. Свита двинулась от нее в сторону, как от чумной. Любящая мать схватила дочь в крепкие объятия. Слезы потекли по ее щекам… не скрываемые, настоящие.

— Доченька! Аннушка! Солнышко мое! — ее голос дрогнул. Она отстранилась, держа Анну за плечи, вглядываясь в ее лицо. — Цела? Невредима? Ох, эти южные виллы… вечно что-то случается! — Она бросила быстрый, колючий взгляд на меня, на Рыльского, на дядек. — Не задерживаемся, господа! На улицах неспокойно! Пожалуйте во дворец! Быстро!

Проходя мимо знати под восторженные взгляды и шепотки, я поймал один единственный взгляд, лишенный восхищения.

Князь Верейский. Отец Софии. Его глаза, узкие и холодные, как щели, буравили Анну с немой, ядовитой ненавистью. Уж кто-кто, а он не был рад появлению конкурентки его дочери.

В императорскую резиденцию мы отправились на государственных паромобилях. Десять минут, и мы оказались уже в родных пенатах.

Во дворце Анну сразу увлекла мать «на чай» и душещипательные разговоры. Дядьки растворились в коридорах, поспешно ретировавшись. Рыльский, все еще бледный после той истории, подошел ко мне. За ним последовали трое мужчин в безупречных сюртуках, с дорогими, но скромными портфелями.

— Ваше Величество! — Рыльский сделал формальный полупоклон. — Как и велела госпожа Меньшикова, вот лучшие ювелиры столицы. С образцами обручальных колец.

— Оперативно матушка работает! — фыркнул я. — И когда успели уже все обсудить?

— Еще до отъезда в Крым. — оскалился Лев Павлович и указал рукой в сторону моих покоев.

Я не стал упираться, и мы прошли внутрь. Там открыли шкатулки. Золото, платина, серебро. Бриллианты, изумруды, сапфиры. Одна сплошная искусная работа. Но безвкусная роскошь. Ничего не цепляло. Я долго перебирал бездушные сверкающие безделушки, чувствуя на себе напряженный взгляд Рыльского и вежливое ожидание ювелиров. Наконец, я отложил последнее кольцо — громоздкий платиновый ужас с золотой проволокой, держащей желтый бриллиант размером с голубиное яйцо.

Я отвел Рыльского в сторону, к окну.

— Лев Павлович, все — не то. Мне нужна ваша услуга.

Он насторожился:

— Готов служить, государь.

— Мне нужна ювелирная мастерская. Сегодня ночью. Я… я хочу сделать кольцо для Анны сам. Своими руками. — я изобразил смущенную, почти мальчишескую улыбку. — Как символ… моей любви к ней… Ну, вы понимаете…

Рыльский побледнел еще сильнее. Его глаза округлились.

— Государь, это… это невозможно! Большой риск! А как же ваша безопасность? И опять же… Мастерская… инструменты… ночь… Я не могу пойти на это.

— Я не прошу разрешения, капитан, — мягко, но не оставляя возражений, сказал я. — Я прошу о помощи. Можете выставить хоть тысячу гвардейцев вокруг, если так волнуетесь. Но мастерская мне нужна. Сегодня!

Рыльский открыл рот, подбирая слова для нового, более вежливого отказа, но тут к нам подошел один из ювелиров, самый старший, с умными глазами и в напудренном парике. Он изящно поклонился:

— Прошу прощения за бестактность, Ваше Величество, господин капитан… Но я невольно услышал… — он сделал паузу, его взгляд блеснул профессиональным интересом и… расчетливостью. — Если государю угодно поработать ночью… Моя личная мастерская к его услугам. Совсем рядом, на Шведском переулке. Оснащена лучшими инструментами. И… — он робко опустил глаза, — моя скромная помощь как мастера будет для меня величайшей честью. Разумеется, не безвозмездно, но…

Рыльский вздохнул, как загнанный зверь. Он посмотрел на меня, на решительное лицо ювелира, на безвкусные кольца в шкатулках. И сдался.

— Ладно! Вы сведете меня в могилу! — проскрипел он. — Но пойдете только с моим личным сопровождением и усиленным нарядом гвардии. И ненадолго! — Он нервно провел рукой по лицу, задев синяк, и поморщился. «Только этой ночи мне не хватало!» — кричал его взгляд. Он развернулся и ушел, сутулясь, словно держал на своих плечах все беды мира.

Я проводил ювелиров восвояси. Захлопнул дверь. Проверил свой чемоданчик и спрятал его в гардероб. А затем, не обращая внимания на Николая, что явно намеревался посудачить о том о сем, рухнул в кровать и забылся сном.