Сад чудес и волшебная арфа - Лайнс Джанетт

Лаванда скользнула мимо зазывал, продавцов льда и скобяных изделий. Мимо рыбного рынка с его безошибочно узнаваемым запахом. Потом дошла до отцовского магазина. Новый владелец не заменил вывеску, и над дверным проемом все еще сияла большая позолоченная ступка с пестиком и надпись «Л. Роско Фитч, аптекарь». Эта надпись опечалила Лаванду, пузырь грез закачался, пошел трещинами и лопнул. Через несколько дверей от их бывшего магазина висела более отрезвляющая вывеска: «Проктор и компания. Похоронное бюро: гробы, саваны, урны, катафалк, все припасы для погребения». Мистер Проктор постоянно присылал Лаванде напоминания о непогашенной задолженности за похороны ее отца. Поначалу уведомления были достаточно вежливы, источая сдержанно-официальную профессиональную заботу, но в последнее время их тон стал резким. Похоже, в своем сочувствии гробовщик дошел до крайних пределов и теперь готов был их нарушить.

Именно тогда Лаванда и приняла решение. Как приятно было бы больше не получать эти уведомления! Девушка оставила пустую тележку перед лавкой, вошла, открыла кошелек и выложила бо́льшую часть денег, полученных от Роберта Траута. Впрочем, должно было еще хватить на кусок мяса для жаркого, небольшую коробочку чаю и совсем немного остаться на всякий случай. И как же Лаванду раздражал этот свойственный похоронным бюро запах, эта приторная смесь метанола и гнилых яблок, который исходил от мистера Проктора, когда тот выписывал ей квитанцию со штампом «Оплачено полностью».

Ощущение, что бремя долга больше не отягощает тебя, само по себе дарит приятное возбуждение. Лаванда отправилась в мясную лавку, где купила хороший кусок на жаркое; как счастлив будет мальчик Арло, наслаждаясь этим пиршеством вместе с нею. Она ускорила шаг. Вспомнились и новоприбывшие, Роберт и Аллегра Траут. Кем они были друг для друга? Впервые Лаванде пришло в голову, что они могут быть мужем и женой.

Но неужели муж стал бы так рьяно нахваливать цветы другой женщины? Разве это было бы мудро? Разве не навлекло бы на него упреков жены? Впрочем, Аллегра ведь и рассердилась на Роберта после того, как тот купил цветы.

Деревенский глашатай, вот кто может знать. Лаванда пошла туда, где он стоял, позвякивая колокольчиком и возвещая о скором прибытии принца Уэльского. Слушайте, слушайте! Человеком глашатай был неприятным, но люди слушали. Он также расхваливал прибывших в тот день Траутов. Лаванда подумывала спросить у пустомели в парике, кем, по его мнению, были ослепительные приезжие. Братом и сестрой? Кем-то другим? Но глашатай не только источал тошнотворный запах перегара и прогорклого чеснока, но и имел обыкновение присасываться похотливым взглядом к любой мало-мальски симпатичной женщине, и перебороть отвращение к этой его манере, портившей настроение на весь день, Лаванда была не в силах, при всем своем любопытстве. Да ну его – пропойца помятый, крикун деревенский.

Есть ведь и другие источники новостей. Художница Дот Тикелл, например. Эта дама острым взором живописца проникает миру под кожу, где ее касаются дела всех окружающих, и все служит неиссякаемым источником вдохновения. И, конечно, бывшая наставница Лаванды, миссис Клемент Роуз, наверняка набралась каких-то сведений. Да и Арло Снук, с утра до вечера бродивший по улицам в поисках работы, тоже вполне мог что-то услышать.

И Лаванда вновь принялась осматривать Бельвиль так, как его мог бы увидеть Роберт Траут: занятие, признаться, отвлеченное, но доставляющее удовольствие. И, чтобы это удовольствие продлить, она выбрала самый кружной путь. Такой светский джентльмен, как Роберт, несомненно, оценил бы прекрасные здания, мимо которых сейчас проходила Лаванда: виллу мистера Флинта со сторожевой башенкой; маленькую Тоскану поблизости, более известную за пруд, куда запустили золотых и серебряных карасей; резиденцию мистера Нозуорти с эркерным окном и ажурными коваными балкончиками. Да и другие дома с их колоннами, мансардными крышами, деревянными павильонами, упрятанными в садах, и открытыми беседками, увитыми виноградом. Как мог Роберт не восхищаться этим? Он ведь явный поборник красоты, раз от цветов Лаванды у него захватывало дух.

Через улицу перебежал высокий мужчина в темном пальто. Роберт Траут? Нет. Лаванду переполняла невесть откуда взявшаяся оживленность, словно, кроме знаменитых пассажиров, поезд специально для нее привез целую бочку энергии. Даже взобравшись на западный холм, девушка ощутила не усталость, а, наоборот, прилив сил, словно наглоталась какой-то волшебной травы.

Проезжая с тележкой мимо каменного коттеджа миссис Моуди, она размышляла, какие слова эта литераторша может сейчас строчить там, внутри. Шторы на окнах задернуты. Возможно, у миссис Моуди гостят мистики из Нью-Йорка. Или члены кружка сестер Фокс [11]. Или адепты из Блумфилда либо Консекона. Они проводят в гостиной сеанс, держась за руки? Погрузились в глубокие раздумья над спиритической доской? Навострили уши, стараясь расслышать стук во время столоверчения? Ходили слухи, что в этом самом доме когда-то сама собой летала выварка с кипятящимся бельем. Лаванда представила, как над рекой Мойрой белым муслиновым облаком плывут скомканные панталоны миссис Моуди, подхваченные духами, которые – можно предположить – тоже нуждаются в развлечениях и теперь, объединившись в некий невидимый хоровод, весело танцуют в воздухе.

Добравшись, наконец, до своего дома на Пиннакл-стрит, Лаванда сосредоточилась уже на куда более земных вещах. Она почти чувствовала запах жаркого, которое намеревалась приготовить с нарезанным пряным луком. Осматривая и свой дом словно глазами Роберта Траута, девушка сомневалась, что его простой лоялистский стиль произведет на него впечатление. Мать, как подозревала Лаванда, предпочла бы дом из новых, со стрельчатой крышей и остроконечными башенками. Но семейное аптекарское дело тогда только налаживалось, и роскошь была им недоступна. Транжирой Роско Фитч стал позже. Зато им повезло в другом: в результате канцелярской ошибки округ выделил отцу два земельных надела вместо одного, отчего у Фитчей за домом оказался просторный участок. Таким образом, благодаря тому, что какой-то клерк в очках на минутку отвлекся или не там поставил закорючку расплывшимися чернилами, у Лаванды теперь имелись средства к существованию – сад.

Сад являл собой полную противоположность суровому фасаду дома. Войти в этот сад было все равно что через портал оказаться в другом мире, в оазисе, воображариуме, чьи гипнотические чары всегда притягивали Лаванду. Сад звал ее и теперь, и она пошла напрямую, минуя парадную дверь и тарахтя тележкой по мощеной дорожке, огибавшей дом. Мимоходом глянула на табличку «Частное владение – вход воспрещен», облупившуюся краску. Отперла ворота и вкатила тележку в сарай для рассады, где балки были увешаны связками сушеных трав и единственная курица встречала ее скрипучей серенадой. На стене понуро повисли старые, уже заржавевшие коньки Лаванды, отвергнутые после разбившегося в Кобурге сердца. Чтобы излечиться, она тогда перепробовала все целебные травы из маминых тетрадей и садовых альманахов. Пила отвары мяты и тысячелистника, принимала очищающие средства с иссопом, а от бессонницы – маковую настойку (хотя сны от нее были тревожные), делала припарки из зверобоя. Из лимонной мелиссы. Испробовала целый арсенал лекарств. Через пару лет девушка вроде бы восстановилась, как утверждали самые близкие, но на самом деле ее душа, ее сердце покрылись никому не видимыми рубцами.

У Роберта Траута шрамы были снаружи. Она свои носила внутри.

Единственная удача заключалась в том, что горе случилось ближе к концу пребывания в Кобурге.

До этого Лаванда была поглощена учебой, особенно ботаникой и цветоводством, в которые погрузилась с головой. Директриса Корделл заметила ботанические способности своей ученицы и усердно взлелеивала ее страсть, убежденная, что молодые леди должны сопротивляться шаблонам, которые навязывает им общество. В библиотеке академии хранилось множество ценнейших трудов по ботанике и лекарственным растениям, в том числе книги Калпеппера, Линнея, Наттолла, миссис Лаудон, а также редкое старинное факсимиле «Театра растений» Паркинсона [12], страницы которого были ломкими, словно засохшие лепестки гортензии. Имелись там и словари языка цветов. И даже экземпляры «Журнала садовника» [13]. Ну а к делам домашним ближе были работы мистера Кустеда, миссис Трейл, небезызвестная статья о коллекции растений мисс Крукс и еще так много разных других, что Лаванда целые дни проводила у книжных полок, и ее приходилось уговаривать заняться чем-то еще: поделать упражнения на свежем воздухе или просто с кем-то пообщаться. Соседка по комнате, Этелинда Квакенбуш, шутила насчет такой увлеченности, что если Лаванда будет так много времени проводить с растениями и книгами, то глаза у нее станут красными, как у кролика, и она превратится либо в «синий чулок», либо в книжный призрак и забудет, как находиться в человеческом обществе. Да и вообще, может, ей уже перебраться жить в библиотеку? Лаванда от шуток отмахивалась: она нашла свое призвание и любовь, а все остальное не имело значения. Причем знала это еще до Кобурга. Мать собственноручно вырастила сад на Пиннакл-стрит и научила дочурку, как обращаться с цветами, а особенно с лекарственными растениями. Возможность же пропадать в библиотеке академии только разжигала пламя ботанического пыла девушки.