Сложные люди. Все время кто-нибудь подросток - Колина Елена

Только дома, оказавшись в безопасности, в маленьком тамбуре между входной дверью и прихожей, где всё было ее, родное – мешок с картошкой, банки с вареньем, – Соня из маленького оловянного солдатика стала собой. Спокойный мамин голос из комнаты «ну где ты ходишь?» вернул ее в реальность. А в реальности всё же был подвал. Соня не вообразила, а по-настоящему ощутила, как он хватает ее за шею и тянет в подвал. Захлебнулась ужасом, всхлипнула, опустила глаза и – ой, откуда липкое пятно? – ее платье выпачкано чем-то гадким липким. Запаниковала, заметалась мысленно, что это, откуда, она была страшная аккуратистка. И тут же догадалась: это Он. Он был таким грязным, что, прижав к себе, испачкал и ее. И поползли слезинки, оставляя грязные бороздки на покрытых подвальной пылью румяных щеках.

Растерев грязь по щекам, Соня шагнула к маме. Прижала к себе портфель, чтобы мама не увидела грязное платье. Рассказать маме означает отдать ей свой страх. Мама могла бы снять с нее грязное платье, забрать вместе с грязным платьем всё плохое и ласково, как своим пациенткам, сказать: «Не плачь, девочка, всё будет хорошо» или, – может быть, – она прижмёт Соню к себе, обнимет крепко, скажет… ну, например, она скажет: «Сонечка».

– У меня температура под сорок, – озабоченно сказала мама. – А почему лицо всё грязное?.. И коленки черные… Где ты ползала по грязи? Иди умойся.

Температура под сорок, конечно, не у мамы, у мамы – «девочка в родах» с температурой под сорок. Мама торопится в больницу, ей не до Сони.

Соня молчит, в горле комок, все силы уходят на то, чтобы мама не увидела грязное платье. Соня вот-вот скажет «подвал… страшно… думала, что умру», но язык ее не слушается, она пытается помочь себе и – пусть случай решит за нее, – чуть отодвигает от себя портфель, чтобы мама увидела грязное платье. Мама не видит, но Соня все-таки решается. Начинает издалека.

– Я… один человек запачкал мне платье…

– Запачкал, так постирай, – бросила мама, проходя мимо Сони. – Обед на столе, суп – обязательно. Музыку не забудь сделать.

Хлопнула входная дверь. Мама помчалась спасать «девочку в родах».

Соня не обижалась, не задавала себе возмущённого вопроса «неужели я неважна для мамы?», не думала, что мама ее отвергает, не удивлялась, что мама к ней не добра или не так добра… она твёрдо знала: мама сделает для нее всё… всё, что нужно. Соня, разумный семилетний человек, знает: мама – хороший человек, хороший человек исполняет свой долг. Соня свой долг понимала так: признать, что трудные роды важнее, чем она, важнее, чем ее так и не рожденная откровенность.

От учительницы в школе Соня слышала смешное выражение «это даже рядом не лежало». Мама с папой так не говорят, они всегда выражаются культурно, они же из Ленинграда, и Соне велят говорить культурно: хоть она и родилась здесь, в маленьком уральском городке, но она тоже «из Ленинграда». Но суть не в том, культурное это выражение или нет. Бывают ситуации, которые невозможно сравнивать, настолько они разные по важности: Соня, ее жизнь, ее заботы, ее подвал со страшным человеком… всё это по важности даже рядом не лежало с трудными родами.

Можно было бы подумать: «Да просто неудачно вышло, случайно совпало, Берта была так нужна Соне, и вот незадача – трудные роды, заторопилась, убежала в больницу». Но нет. Не так всё было. На самом деле Соня не хотела рассказывать. Так бывает, что всей душой к чему-то стремишься, к теплу, помощи, но на самом деле не хочешь. Даже лучше, что она не рассказала маме. Мама бы не поверила, сказала: «Не выдумывай». Или: «Да ладно, это ерунда». Или: «Ты сама виновата, что тебя затащили в подвал. Надо быть внимательней. Ты не заметила, что кто-то идёт сзади, не услышала, как он к тебе подошёл, ты громко пела, а ведь я тебе говорила – не пой, у тебя нет голоса…», или: «Ты трусиха, нужно было убежать». Или еще хуже – мама подумает, что она сама сделала что-то плохое, раз это с ней случилось.

Уж лучше остаться одной со своим страхом. …Но ничего. Ничего-ничего!.. Когда-нибудь, когда она будет рожать, у нее будет температура под сорок, и мама скажет ласково: «Потерпи, девочка». А сейчас придётся справляться самой. Сейчас нужно выстирать платье.

Пятно на платье Соня, корчась от отвращения, застирала. Платье повесила на батарею, к батарее приставила стул, чтобы не видеть платье, не думать про подвал. Не думать про подвал получалось плохо… и она стала думать про маму.

…И тут произошло страшное… Внезапно Соню бросило в жар – утёнок! Где утёнок?! Она побежала в прихожую, сунула руку в карман пальто, – утёнка нет!.. …Утёнок выпал… Когда? Когда он расстегнул ей пальто? Когда прижимал ее к себе? Когда она ползла по подвалу?.. Но ведь утёнка нужно вернуть!.. Если не вернуть, получится, что она воровка?! Ой, ма-амочки!..

Если мама узнает, что Соня украла утёнка, она от нее откажется. И правильно сделает. Люди любят своих детей не просто так, а за дело. За то, что они самостоятельные и не обуза, не создают проблем. Нельзя любить дочку, укравшую утёнка, воровку, самого плохого человека на свете. …Ой, а папа? Может быть, папе рассказать про утёнка? Папа ее спасёт!..

Но это были бесплодные метания от ужаса, как у зверька, который бьётся о прутья клетки, зная, что выхода нет. Папа так много работает, мама так много работает, мама вся светится, когда смотрит на папу… Соня не может признаться маме, что она, папина дочь, – воровка, не может привнести тень в этот свет. Да и вообще, привлекать к себе внимание, заставлять решать свои проблемы – неуместно. Соня не знала слова «неуместно», но безошибочно чувствовала, что именно уместно – справляться самой. Ребёнок знает, целый ли мир он для мамы, или часть мира, или не самая значимая часть…

Утром Соня пошла к этой улице, к этому дому, замирая от ужаса, – ее тело словно было берегами, и по ней рекой тёк ужас, – вошла в подвал, повернулась, выбежала… ужас внутри нее заледенел, когда она представила себя в пустом подвале одну… Вернулась. Ползала по грязному полу, мысленно разделив пол на квадраты, старалась нащупать рукой резинового утёнка, надеясь, что вот сейчас услышит «пик-пик». Но в руке оказывались то камни, то скомканные бумаги, то какие-то сдувшиеся шарики. Даже с тем человеком ей не было так страшно, как одной в темноте искать утёнка. …Где-то ведь он был, желтый резиновый утёнок, воплощение тепла и веселья, но Соня его так и не нашла.

В тот день произошёл странный незначительный инцидент: в ответ на мамино раздражённо-удивлённое: «Почему ты опять такая грязная? Стирай всё сама, будет тебе урок» Соня покраснела и во всю силу закричала: «А-а-а-а! Почему? Нипочему! Нипочему, нипочему!». Берта взглянула на Соню холодно и чуть брезгливо – что это с ней? Ну, врёт иногда, но врёт спокойно, а сейчас – кричит, вся красная, в глазах слезы! Вот только истерик и не хватало! И повод-то такой ничтожный. Берта на секунду удивилась: странно всё же, Соня ни разу в жизни не кричала, не плакала… и почему сейчас перед ней не рассудительная удобная Соня, а как будто совсем другой, неудобный, ребёнок. Берта даже подумала, не дать ли Соне градусник. …До измерения температуры дело не дошло. Берта убежала на работу.

Городок стал городом, папа построил завод, мама, как говорили, «приняла весь город». Берта Соню очень ценила, – она выросла хорошим человеком. Соня маму безмерно уважала, но вот прибежать, уткнуться в колени, сказать «мама, мне плохо…» – такого не могло быть, потому что не могло быть никогда.

Берта была другом всем, кто ее знал. Всем Сониным подружкам хотелось положить ей, беспредельно уважаемой, горячо любимой, голову на колени, сказать: «Мне плохо, что мне делать?»… Добрые глаза, которые тебя видят, – это редкость, голос, идущий от души, – «ну что ты, девочка…» – это редкость, помогает справиться… А Соня, идеальный ребёнок, убеждена, что должна справляться сама.

…Возможно, другом быть легче, чем мамой. Но ведь Берта уже была мамой!.. Холод-голод-бомбёжки, насильственно возникший материнский долг, непосильная ответственность… ее материнство скиталось по дорогам войны, плыло на военном кораблике под бомбами, отвечало «да, это Серый волк, Кларуся». Ее вечным метафизическим ребёнком была Кларуся. Можно ли растратить материнство, словно это лимитированный запас? Точный ответ науке неизвестен, однако человек – такое сложное существо, что может быть и так. Нет сомнений, что Берта отдала бы жизнь, чтобы спасти Соню. Но в обычной, мирной жизни, когда еще одно беспомощное существо потребовало ее полностью, всё в ней закричало: «Опять материнство?! Опять теплоту? Опять участие? Не-ет!»