Леона. Книга 2 (СИ) - Яровая Лана

— Здравствуй, дитя! — мягко произнес он, подходя к ней ближе и усаживаясь на соседнюю лавку. — Мои имя Гостомысл, я — старейшина этой общины. Мне должно было к тебе наведаться раньше, прости уж старика за медлительность.

Агнеша тихонько выскользнула за дверь.

С приходом старца новенькая вдруг впервые за эти дни ощутила спокойствие. Она не ответила, настороженно поглядывая на незнакомца, но с души будто сняли один из навалившихся на нее камней.

— Ты назовешь мне свое имя?

Девушка медленно кивнула.

— Меня зовут Эфилия.

— Как прекрасный белоснежный цветок из священной рощи Соллары, — кивнул старец. — Скажи, Эфилия, ведомо ли тебе, что ты оказалась под небесами чуждого тебе мира?

— Да, — тихо прозвучало в ответ. — Я больше не вернусь домой? — Она неуверенно подняла взгляд на старца, и в глазах ее заблестела набежавшая влага.

— Увы, это так, — вздохнул Гостомысл. — Не в наших сила пока открывать двери в между мирами. Но в наших силах научиться жить в новом.

Девушка утерла побежавшие слезы.

— Но не думай, что ты теперь одна. Это не так, — мягко заверил ее Гостомысл. — Здесь живут твои соплеменники. Каждый из них прошел через то, что довелось пережить тебе. Ты не будешь одинока. Наша община — это наша семья. И ты теперь ее часть. Тебе есть с кем разделить и свое горе, и тепло воспоминаний о родине. И, если ты сумеешь его сохранить в своем сердце, то твои Боги услышат тебя и здесь.

— Как же они услышат меня из другого мира? — спросила она.

— Ты дитя своих Богов. Они всегда услышат тебя, — объяснил старец. — Но чтобы продолжать почитать их, мы возвели здесь святилище. Ты всегда можешь туда прийти.

— Спасибо, — прошептала Эфилия.

— Мне отрадно видеть, что для тебя это важно, — кивнул Гостомысл. — Дитя, как тебе думается: всяк ли человек должен быть частью какого бы то ни было рода?

— Как же иначе, — горько ответила Эфилия.

— Как я уже говорил, с самого твоего появления мы считаем тебя частью нашей семьи, — усы его дрогнули, скрадывая мягкую улыбку. — Но семья для нас не пустословие — все вы входите под мое крыло, все вы мои дети... Под ликами Богов я стал главой нашего рода. И каждого принимал в него через священный обряд, дабы Боги видели, что дитя не осталось сиротой в новом мире. Желаешь ли ты войти в него и встать под мою защиту?

Девушка растеряно смотрела на старца и не ведала, что ей ответить. Агнеша, за эти дни не единожды ласково называла ее новой сестрицей, говоря, что она здесь не будет одинока, что совсем скоро она познакомится с новой семьей. Но разве можно назвать семьей незнакомых людей? Как можно так скоро забыть своих родных и принять других?..

— Вступая в наш род, ты не отказываешься от своего, — словно, разглядев ее тяжкие думы, сказал Гостомысл, — а лишь делаешь его больше, как если бы ты вышла замуж. Ведь мужняя жена не отказывается от своих родичей, но становится частью семьи своего супруга, так?

Эфилия задумчиво кивнула.

— У всех должна быть семья. Твоя осталась далеко. Но здесь есть мы, — произнес старец.

В бане встала тишина. Слышно было, как девчушка задумчиво колупает старенькую столешницу, за окном раздавалось мычанье пасущихся коров, слышался шорох травы от гуляющего по земле ветра. Гостомысл не торопил девушку.

— Почему меня не выпускают? — спросила она вдруг.

Гостомысл провел ладонью по длинной бороде.

— А куда бы ты хотела? — спросил он.

Эфилия не нашлась что ответить.

— Тебя никто не неволит, — мягко сказал ей Гостомысл. — Но ответь мне: разве лучше быть одной в неизвестном лесу, чем под крышей радушного дома?

Девушка стушевалась.

— Нет… — неловко ответила она. — Но почему меня держат здесь?

— Чтобы сберечь тебя, — честно ответил старец. — Видишь ли, когда-то между твоим миром и этим были открыты двери, и люди свободно ходили из одного в другой. Но уже много веков миры живут обособленно друг от друга. За прошедшие лета в них успели народиться новые хвори, которые не причинят вреда коренным жителям, но могут легко ввести в тяжелую лихорадку иномирца. Покамест, мы оградили тебя, чтобы сберечь тебя от возможных болезней.

— А что будет потом? — испуганно спросила Эфилия. — Я заболею и умру?

Старец усмехнулся, покачав головой.

— Что ты, дитя. Верхуслава заботится о твоем здравии: сейчас она незримо помогает твоему телу приспособиться к этому миру, чтобы никакие хвори не причинили тебе большего вреда, чем любому, кто родился на этой земле. И я вижу, что здоровье твое крепко. Думаю, завтра ты уже сможешь со всеми познакомиться. — Старец по-доброму улыбнулся. — Как думаешь, ты уже готова?

Девушка неуверенно кивнула.

***

— Ну, тише… Тише, Чага! — воскликнул Словцен, попятившись от своей прыткой лошадки.

Застоявшаяся кобыла едва не сбила с ног заглянувшего к ней в денник парня. Лишь только тот успел переступить порог, как в него тут же ткнулась любопытная морда, в поисках долгожданного лакомства.

— Держи, зазноба, — ласково протянул он, вынув из-за пазухи кусок сахара.

Чага тут же потянулась к его ладони и, с удовольствием захрустев предложенной сладостью, позволила погладить себя по морде.

День сегодня выдался знойным, и на улице стояла послеобеденная жара. В такую пору под открытом небом никто не работал — а ну как настигнет полудница, лишит сил да нагонит лихорадку.

Получить вялыми картофелинам по лбу и остальным местам, куда так ловко попадал Дар, друзья успели еще до полудня, когда солнце еще не жгло, пуще раскаленной печи. В избах дел было не много, да и без Леоны со Словценом было кому ими заняться. Словцен обязательств толком не имел, а Леону Гостомысл и вовсе сегодня не звал. Маяться же от праздного безделья друзьям было в тягость и, поймав редкие часы свободного от обязанностей времени, они решили наведаться в конюшни.

Лошади хоть и стояли в тени, а изнывали от жары не меньше людей, потому как крыша конюшни пусть и прятала от палящего солнца, но от духоты не спасала.

Леона мазала морду недовольного Флокса липким дегтем и думала о наставнике. Должно ли ей объясниться с ним по его возвращению? А не прогонит ли, не став слушать извинений? Девушка нахмурилась. Пусть и есть за ней вина, но и сам он не мягкого нрава, если бы он сразу вел себя по-человечески, то и она бы с добром к нему, а не с ворохом подозрений. Сам-то он за оборот и не думал виниться…

Флокс недовольно фыркал и раз за разом пытался увернуться от девушки — запах дегтя был резкий и ему страсть как не нравился.

Леона обратилась к Словцену, чесавшем в соседнем деннике свою кобылку.

— Как думаешь, когда Воимир вернется?

Ей так и не хватило смелости расспросить девушек о нем. А ну как подумают еще чего…

Флокс снова отвернулся, надеясь спрятать морду от вонючей жижи, но девушка была настойчивее — что уж тут поделать, приятного мало, зато гнус в глаза не лезет.

— Мне Нежата говорил, что он обычно на пару седмиц уезжает. — Словцен усмехнулся, проводя по блестящей шерсти жесткой щеткой. — А ты уже верно боишься, что он вот-вот воротится?

Леона неловко улыбнулась и неопределённо повела плечами, согласно качнув головой. Не говорить же, что причиной ее любопытства стали совсем иные переживания, вовсе не связанные со страхом.

— Не волнуйся. Навряд ли он до ярмарок вернется. Уж верно не меньше седмицы еще есть, — заверил ее парень. — Много времени впереди, успеешь передохнуть.

Леона хмыкнула и, продолжая обмазывать Флокса дегтем, скрылась за его крупом, пряча появившееся вдруг смущение.

— Леонка! — внезапно воскликнул Словцен.

Девушка ошалело выглянула из-за коня.

— Чего? — испуганно спросила она у друга.

— Ташка же замуж вышла! — весело рассказал парень. — Тебе Ружена писала об этом?

— Ого! — улыбнулась Леона. — Я еще не читала письмо. А за кого пошла?

— Не знаю, — пожал плечами Словцен. — Матушка пишет, ненашенский он.

Леоне вспомнился короткостриженый мужик, прижимающий к себе нагую Ташу, и она скорее отогнала неприятное воспоминание.