Безумный барон 2 (СИ) - Гросов Виктор

— Дело сделано, — сказал я, и снова поразился, насколько чужим и безжизненным стал мой голос. — Пора уходить.

Никто не ответил. Они просто смотрели. Ратмир — с тяжелой, мрачной решимостью солдата, который понимает, что оказался в союзе с ядерной бомбой. Его люди — с опаской и готовностью в любой момент отскочить в сторону. Мы были в одной комнате, но между нами пролегла пропасть. Пропасть, которую я сам только что и вырыл.

Я сказал, что пора уходить, но сам понимал: так просто это не закончится. Не после того, что здесь произошло. Тишина в комнате звенела так, что хотелось заткнуть уши. Ратмир и его ребята, хоть и поднялись на ноги, все еще напоминали боксеров после тяжелого нокдауна. Они были здесь, но мыслями, казалось, где-то далеко, пытаясь осознать, как им удалось выжить там, где по всем законам они должны были сдохнуть.

Первой нарушила эту парализованную тишину Арина.

Собрав остатки своей воли, она с трудом поднялась на ноги. В отличие от вояк, в ее взгляде не было страха, только серьезная, обеспокоенная сосредоточенность. Она смотрела не на меч, не на разгром в комнате — она смотрела на меня. Прямо в глаза. Она, с ее чутьем на жизненные потоки, чувствовала изменение не на уровне инстинктов, а на уровне самой сути, видела трещину, которая прошла через меня.

Медленно, будто ступая по тонкому льду, она подошла ко мне. Я не шелохнулся, только крепче сжал в одной руке гроссбух, в другой — рукоять своего нового, пугающего меча. Остановившись в шаге от меня и помедлив секунду, она протянула руку.

Я ожидал чего угодно — упрека, вопроса, может, даже удара. Но она просто коснулась моего предплечья.

В тот же миг ее теплая, живительная, созидающая аура, которую я привык ощущать как солнечное тепло, наткнулась на мой внутренний холод. Не просто столкновение — взаимное отторжение, физически ощутимое, будто два однополюсных магнита пытались соприкоснуться. От места ее касания по моей руке пробежал разряд статического электричества, а воздух между нами зашипел, как вода, попавшая на раскаленную сковороду.

Она резко отдернула руку, будто обжегшись. На ее лице отразилось потрясение. Она не просто почувствовала — она поняла. Поняла, что во мне поселилось нечто, абсолютно враждебное самой природе ее силы, самой сути жизни. Мы, еще час назад бывшие двумя сторонами одной монеты, теперь стали двумя противоположностями, которые не могут существовать рядом, не причиняя друг другу боль.

В этот момент, наконец, подал голос Ратмир. Опираясь на стену, он выпрямился. И хотя рожа у него была серой, а сам он качался, как тростинка на ветру, в его голосе снова зазвенела сталь.

— Барон… — прохрипел он, его взгляд был прикован к изменившемуся клинку, к этим уродливым черным венам, пульсирующим на серебре. — Что ты… сделал?

Медленно, очень медленно я повернул к нему голову. И когда наши взгляды встретились, воевода, этот каменный истукан, не знающий страха, невольно отшатнулся. Отшатнулся, как от удара. На долю секунды, в тусклом свете, пробивающемся из окна, ему, видимо, привиделось то, что теперь было моей новой реальностью. Ему показалось, что глаза мои — не просто карие, а иссиня-черные, бездонные, как сама Пустота. Как дыры в космос, из которых сквозит вечной, могильной стужей.

— Я сделал то, что было необходимо, чтобы мы выжили, — ответил я, и мой собственный голос ударил по ушам своей безжизненной холодностью. В нем не было ни сарказма, ни злости, ни облегчения. Ничего. Просто констатация факта, как в отчете. — А теперь убираемся отсюда. Пока весь этот дом не решил похоронить нас под своими обломками.

Я заставил себя сделать шаг. Потом еще один. Внутренний холод, который до этого был просто фоном, вдруг сжался в тугой, ледяной комок где-то в солнечном сплетении. Мир качнулся под ногами, и я понял, что это не просто усталость.

Он реален. Этот холод. И он требует своей платы.

Словно услышав мои мысли, меч в руке снова завибрировал. Не яростно, как раньше, а требовательно, настойчиво. Как голодный младенец, требующий соску.

«Зафиксировано критическое падение твоих жизненных показателей, — с той же медицинской бесстрастностью сообщила Искра. — Внутренний энергетический баланс нарушен. Требуется срочная компенсация».

Я не успел спросить, что она имеет в виду. Я почувствовал это сам. Будто из меня выдернули какую-то важную деталь, и весь механизм начал идти вразнос. Холод в груди стал нестерпимым, а по венам, казалось, потекла ледяная крошка.

Пошатнувшись, я инстинктивно выбросил руку, упираясь в стену, чтобы не упасть. И в этот момент, когда мои пальцы коснулись холодного камня, произошло то, чего я никак не ожидал.

Один из телохранителей — тот, которого я вырубил первым, — зашевелился на полу в паре метров от меня, пытаясь приподняться на локте. Стоило моей руке коснуться стены, как Искра в моей руке дернулась, а внутренний холод нашел свою цель.

Я не хотел этого. Не отдавал приказа. Это произошло само.

Из моей ладони, прижатой к стене, к раненому верзиле метнулась едва заметная, похожая на разряд статического электричества, темная нить. Она коснулась его, и тот замер. Его глаза, до этого мутные от боли, широко распахнулись в последнем, немом изумлении. Он не закричал. Он просто… погас. Как лампочка, из которой выкачали весь воздух. Тело его обмякло, и он безвольно рухнул на пол, а по темной нити обратно ко мне, в мою руку, хлынул едва заметный, серый ручеек энергии.

Холод в груди отступил. Не исчез, нет. Но ледяные тиски, сжимавшие сердце, ослабли. Я ощутил прилив сил — не тепла, не жизни, а просто… энергии. Будто в разряженный аккумулятор влили немного заряда.

Я застыл, глядя на свою руку, потом на безжизненное тело на полу, и ледяной пот прошиб меня насквозь.

Все это видели. Ратмир. Арина. Степан. Игнат.

Они видели, как я, не пошевелив и пальцем, просто высосал жизнь из раненого человека.

Глава 12

Рука, сжимавшая меч, казалась чужой. Ни крови, ни грязи, но ощущение такое, словно по локоть измазался в чем-то липком и несмываемом. Подняв взгляд, я наткнулся на четыре пары глаз. В них не было ни капли благодарности за спасение. Только первобытный, инстинктивный ужас, с которым деревенский мужик смотрит на волка, который вдруг заговорил с ним человеческим голосом. Для них я только что перестал быть «Безумным Бароном», неудобным, но понятным союзником. Я стал… неправильным. Чужим.

В этот самый момент поместье, решив, что с него хватит, начало активно складываться, как карточный домик после пинка пьяного гостя. С потолка посыпались уже не крошка, а вполне увесистые булыжники, один из которых с грохотом разнес в щепки остатки хозяйского стола. Стены ходили ходуном, издавая утробный, скрежещущий стон, будто сам дом умирал в агонии.

— Подъем, воины! — мой хриплый, плоский голос резанул по ушам в наступившем хаосе. — Экскурсия по развалинам окончена, пора на выход. Если, конечно, у вас нет желания остаться здесь в качестве нового фундамента.

Шок — хорошая штука, но только до определенного момента. Мои временные соратники, до этого напоминавшие соляные столпы, дернулись, будто их окатили ледяной водой. Первым пришел в себя Ратмир. С усилием, от которого заходили желваки под кожей на его пепельно-сером лице, он поднялся на ноги. Его люди, Степан и Игнат, тут же подхватили командира под руки, не давая ему снова мешком осесть на пол. Их быстрые, косые взгляды были полны опаски.

— Ты… — начал было Ратмир, но я его оборвал.

— Потом, воевода. Все вопросы и взаимные упреки — потом. Если это «потом» у нас будет. Сейчас — двигаем. Живо!

Развернувшись, я пошел первым, прижимая к груди тяжелый, обитый кожей гроссбух — наш единственный приз в этой паршивой лотерее. Я не оглядывался, зная, что они пойдут за мной. Не из доверия. Из чистого инстинкта самосохранения. Когда горит дом, ты бежишь за тем, кто знает, где выход, даже если этот кто-то тебе совсем не нравится.