— А гравировку будем делать? — спросил мастер, а я замер.
— Наверное, да, — решил я.
— Это быстро, не переживайте! Итак, что и где вы хотите написать? — спросил мастер, когда я смотрел на лошадь.
— А что обычно пишут? — спросил я.
— Любимая жена! Дорогая дочь! На долгую память! Любовь всей моей жизни! Люблю тебя! Иногда пишут имя! — перечислял мастер. — Только у вас из-за инкрустации места не так много! У вас есть место на крупе. Там вполне поместится что-то коротенькое…
Я представил лошадь с гравировкой «Дита».
Потом в голову пришло слово «Моей».
— Моей? — предложил я, а ювелиры переглянулись.
— Вы собираетесь это дарить даме? Верно? — осторожно спросил один из них.
Да, они правы. «Моей» и «лошадь» как-то звучит странно.
— Любимой? — предложил художник.
«Любимой» и «лошадь» — тоже так себе сочетание.
С обычными кольцами и браслетами было как-то попроще.
— Можно сделать просто сердце, — предложил художник.
— Да! Сердце. Делайте! — согласился я.
«Свежая газета! Покупайте свежую газету!» — кричал паренёк, расхаживая по улице. — «Графиня-убийца в бегах! Кто хочет узнать правду!»
— Готово, — произнес мастер, вручая мне брошку.
Я вышел на улицу.
— Газета! Покупайте газету! — кричал парень, размахивая газетой. — Сэр, не хотите купить газету! Очень интересная, сэр! Вот, смотрите!
Он развернул озябшими пальцами газету, а я замер, глядя на знакомое лицо. С портрета на меня смотрела… Дита. Только здесь она была в роскошном платье.
Альгейда Вестфален.
— Держи, — произнес я, не глядя сунул мальчишке деньги.
— О, спасибо, сэр! — послышался голос.
Я сел в карету, стряхнул снег и…
…посмотрел в глаза красавице-убийце.
Да. Это она. Те же глаза, тот же взгляд…
«Сбежала из дома», «пыталась убить ребенка»... Я впивался глазами в строчки, но глаза снова возвращались к портрету.
Ошибки быть не может.
Это — Дита.
Глава 44
Толстая книга лежала на столе — как совесть, которую слишком долго игнорировали.
Я аккуратно вписала последние цифры, сверяясь с чеками. Расходы за последние четыре дня резко сократились. Никаких подарков «шледям». За исключением лошади. Никаких счетов за разбитые зеркала, испорченные ковры или ночные оргии с дюжиной дам в алых шёлках. Никаких вызовов лекарей для «истеричных красавиц, не выдержавших страсти».
Ничего.
Я откинулась на спинку стула и уставилась в потолок. Сердце стучало не от страха — от странного, почти священного трепета.
Пальцы сами собой сжались вокруг пера, и я почувствовала, как по спине пробежала мурашками тонкая волна — не от холода. От надежды. Глупой, предательской надежды, что, может быть, он… начал слушать не только своими ушами, но и сердцем.
Я перелистнула страницы назад, прошерстив последние полгода. Два года. Три. Цифры прошлых месяцев рассказывали мне истории, от которых волосы вставали дыбом.
А теперь…
В графе «Оргия с участием шледей» — пусто.
В графе «Подарки в бордель» — ноль.
В строке «Компенсация за разбитое зеркало» — прочерк.
И так три дня подряд.
И сердце заныло.
Никогда. Ни разу. Когда дракон дома — в поместье гремит музыка, хохочут женщины, падают бокалы, а утром слуги выносят из спальни генерала груды растрёпанных чулок и обрывков шёлковых лент. А теперь — тишина. Почти монастырская.
«Что это значит?» — спрашивала я себя, проводя пальцем по чистой строке.
Он перестал… устраивать оргии?
Или просто… устал?
Или…
Не осмеливаясь продолжить мысль, я отложила перо и вдруг почувствовала, как по столу прыгнула маленькая розовая лошадка. Она проскакала к моей руке, оставляя за собой искорки магии и всё тот же тоненький голосок:
«Ты будешь счастлива, я обещаю…»
Голосок был тонкий, почти невесомый, но каждое слово ударило в грудь воспоминанием о том, каково это — быть любимой.
Я прижала ладони к груди, будто могла удержать там этот миг. Но сердце уже билось иначе — не от страха, не от боли… а от чего-то, что я давно похоронила под слоями унижения.
Я улыбнулась — впервые за долгое время без горечи, без страха, без мучительных «если бы».
Это был самый лучший подарок, какой я когда-либо получала.
Не из-за цены — нет. Из-за того, что он сам выбрал. Что-то, что показало: он смотрел. Слушал. Запомнил.
Я подставила ладони под её подбородок — как будто она не игрушка, а живой зверёк, пришедший ко мне за лаской.
И он ведь даже не знал, нравятся ли мне лошади. Просто… решил. Возможно, ошибся. Возможно, подумал, что я та, кто любит сильных, гордых, свободных. А может, просто хотел угадать. Хоть раз.
И в этом угадывании было что-то странное.
Трепетное.
Опасное.
Страшнее, чем жадные руки, которые по-хозяйски привлекают тебя к себе, не спрашивая, хочу я этого или нет? Страшнее, чем губы, которые целуют тебя без твоего разрешения, давая понять, что этой ночью ты — его игрушка. А дальше — хоть утопись.
И тогда во мне взыграло нечто давнее, почти забытое. То, что жило в другом мире, в другой жизни — где я не была графиней, не была жертвой, не была «убийцей». Где я была просто девочкой, которая плела фенечки из цветных шнурков и продавала их в сети.
Я встала.
Прошла по коридору — не как экономка, а как человек, у которого вдруг появилось желание. Желание отдавать, а не только брать. Ответить, а не только ждать новых подарков.
— Мистер Герберн, — окликнула я дворецкого у двери библиотеки. — У вас… случайно не завалялись разноцветные шнуры? Для… рукоделия?
Он приподнял бровь, но не удивился.
— Шнуры?.. Да, кажется, в кладовке у кухни был ящик. Оставил одна горничная… до того, как уехала. Я посмотрю.
Через полчаса он принёс мне полотняный мешочек. Внутри — пучки шёлковых шнуров: алые, чёрные, золотые, изумрудные. Я выбрала чёрный и алый. Потом стащила ножницы из одной комнаты: красивые, сделанные в виде цапли.
В своей комнате я села у окна. Солнце, что было странно для зимы, пробивалось сквозь облачность, окрашивая полоски шёлка в тёплые цвета.
Пальцы помнили. Даже спустя годы.
Переплетение. Узел. Завязка. Снова узел.
Чёрный фон — как его мундир в тени. Красная нить — как его страсть, как кровь под кожей, как алый огонь, что всегда горел в нём.
И инициалы — «Э. М.».
Не полное имя. Не титул. Просто первые буквы, как начало чего-то, что ещё не решено.
Я любовалась браслетом. Простой. Скромный. Но настоящий.
И я знала — он поймёт.
Должен понять.
Глава 45
Я дождалась вечера. Когда карета вернулась. Когда шаги его сапог отдались в холле. Когда заранее предупрежденный дворецкий тихо шепнул в мою приоткрытую дверь: «Господин генерал в кабинете».
Я взяла книгу, браслет — и пошла.
Я постучалась, услышав: «Войдите».
Он сидел за столом. Не пил вино. Не читал донесений. Не улыбался с той дерзкой ухмылкой, будто уже знает, кем ты станешь через час.
Эллинер просто сидел в кресле.
Молчал.
Спина — прямая, как клинок. Взгляд — устремлён в никуда, будто он не здесь. Не в этом доме. Не в этом мире.
Я положила книгу на край стола.
Он не пошевелился.
«Что-то случилось», — прошептал внутренний голос. — «Ты опоздала».
Я подошла к шкафу, открыла дверцу и замерла.
И снова тишина.
Неприятная.
Холодная.
Пустая.
Я ждала, что он что-то скажет, но Эллинер молчал.
Но я не могла просто уйти. Поэтому решила заговорить первой.
— Господин генерал, — тихо сказала я. — Позвольте… протяните руку.
