Тайна доктора Авроры (СИ) - Александра Федулаева "Сандра Барро"

— Леди Аврора, — сказал он с приторной мягкостью, — ваш отец был достойным человеком. Его уход — большая утрата для всех нас.

Я ничего не ответила. Лишь вежливо кивнула. В его голосе было мало искренности.

Когда он удалился, рядом оказался лорд Николас Сеймур. Высокий, суровый, с проницательным взглядом. Седые виски и строгий мундир не лишали его теплоты. Он молча встал рядом и накинул мне капюшон, укрывая от дождя.

— Простите, я должен был быть рядом, но не успел, — тихо сказал он. — Он боялся и не хотел, чтобы вы остались одна. Мне жаль.

Я молча кивнула. Его слова звучали искренне. От них веяло надёжностью, как от отца. Сеймур коснулся моей руки и отступил в сторону.

Пока священник читал траурную молитву, я заметила, как он подошёл к Генри. Они говорили вполголоса, склонив головы друг к другу. Шум дождя заглушал слова, но я всё же уловила:

— …этот брак не состоится. Эдвард не хотел этого.

— Она ещё ничего не знает? — спросил Генри.

— Я расскажу. Лично.

Генри кивнул, взглянув на меня. Их лица были напряжены. Что-то происходило за моей спиной, и я начинала понимать: отец успел поручить меня людям, которым доверял. И эти люди собирались защищать меня даже теперь, когда его больше не было.

Когда гроб опустили в склеп, мачеха лишь приподняла платок, но не проронила ни слезинки. Фелисити шмыгала носом, леди Агата тихо молилась. Я стояла и смотрела. Это было самое невыносимое.

После церемонии все вернулись в поместье. Поминальный обед начался в час пополудни. Дом был затянут в траур. Все часы — от массивных в холле до изящных каминных в комнатах — были остановлены на минутах, когда отец умер. Их безмолвие давило сильнее, чем слова. В столовой, где обычно царили свет и разговоры, сегодня витал полумрак. Занавеси были полузадёрнуты, на столах — чёрные ленты и белые цветы: лилии, каллы, гортензии. Возле одной из колонн разместили большой портрет отца. Он смотрел на всех с мягкой, чуть печальной улыбкой.

Я сидела за длинным столом между Генри и лордом Николасом Сеймуром. Их молчаливое присутствие было как щит, и только благодаря этому я чувствовала, что могу выдержать день. Лорд Сеймур не проронил ни слова с тех пор, как мы сели, но несколько раз наклонялся, наливая мне воды и предлагая хлеб.

Мачеха сидела во главе стола. Её глаза были красны, губы дрожали, но я слишком хорошо знала её, чтобы поверить. В каждом её движении: от изящного прикосновения к платку до выверенного вздоха — чувствовалась театральность. Сегодня она играла убитую горем вдову, но в глубине взгляда читалась нетерпеливая усталость.

Марс несколько раз появлялся в дверях. Скользил между ногами лакеев, ища меня взглядом, но не решался войти в зал, полный чужих голосов и запахов. Один раз я уловила его мысль: «Я рядом». И он исчез так же бесшумно, как и появился.

Гости вели себя сдержанно. Говорили тихо, ели неспешно. Иногда слышался звон бокалов, негромкий смех, быстро затихающий. Всё выглядело благопристойно.

Я чувствовала, как взгляд лорда Эштона снова и снова возвращается ко мне. Он сидел через стол, но его глаза находили меня неизменно. В них не было скорби — лишь оценка. Взгляд хищника, присматривающего себе добычу. Мне становилось душно от его пристального интереса. Я отвернулась, сосредоточившись на своей тарелке, но еда была безвкусной, куски застревали в горле.

Генри наклонился ко мне и тихо спросил:

— Всё в порядке?

Я кивнула, не поднимая глаз. Он сжал мою ладонь под столом, коротко, по-братски, и отпустил.

Когда обед подошёл к концу, подали десерт, но почти никто не притронулся. Мачеха со вздохом поднялась и произнесла речь: хвалебную, долгую, полную красивых слов. В ней было всё — кроме подлинного чувства. Никто не прервал её, но в зале повисло странное напряжение. Даже лорд Сеймур отложил вилку и нахмурился, глядя на неё, как на нечто неуместное и ненастоящее.

После ухода гостей столовая практически опустела. Лорд Эштон задержался у портрета покойного, затянувшись сигарой, и снова — как бы случайно — бросил на меня долгий взгляд. Внутри меня сжался холодный ком.

Мы с Генри и лордом Сеймуром направились к выходу в зимний сад. Я чувствовала, как взгляд лорда Эштона пронзает спину, как Мэриэн, краем глаза, следит за каждым нашим движением.

Всё вокруг пахло мокрым стеклом, мятой и дождём. Пламя в камине потрескивало.

— Я прошу вас остаться, — сказал Генри, обращаясь к Сеймуру. — До следующего поминального ужина. Неделя. Пожалуйста, не отказывайтесь.

— Конечно, — ответил Николас, даже не задумываясь. — Эдвард был мне… братом. Когда-то он спас мне жизнь. Я не оставлю вас, пока не буду уверен, что его воля исполнена.

Он посмотрел на меня — и впервые за весь день в его взгляде мелькнула ярость. Тихая, благородная, но опасная. Он знал. Всё.

— Спасибо, — сказала я едва слышно.

Лорд Сеймур кивнул. В этот момент я осознала: рядом с ним и Генри — я в безопасности. Пока.

Глава 27

Прошла неделя со дня похорон отца, но тишина в поместье всё ещё была почти физической. Она заполняла комнаты, садилась на плечи, окутывала дыхание. Даже скрип половиц, казалось, звучал тише, чем прежде. Дом будто затаился, выжидая, когда боль утихнет. Но разве горе умеет исчезать по команде?

Утро начиналось с однообразных звуков — щёлканья часов, которые уже отсчитывали время, шуршания мётел, шелеста страниц. Мы ели мало, разговаривали ещё меньше. Фелисити перестала носить пёстрые платья и ходила, словно тень. Она избегала нас, выглядела растерянной, словно не понимала, как себя вести в этом новом, изменившемся мире. Элла и Бетси по-прежнему оставались рядом, тихо поддерживая и не задавая лишних вопросов. Марс почти не покидал комнату, выходя лишь иногда, чтобы убедиться, что всё в порядке. Его глаза говорили больше любых слов — он чувствовал, как болит моё сердце.

Жизнь в поместье постепенно возвращалась в привычное русло, хотя многое изменилось. Генри часто уединялся в кабинете отца, погружаясь в изучение бумаг и документов. Его новое положение требовало ответственности, он стал строже и молчаливее, словно стремясь соответствовать тому наследию, которое оставил после себя дядя.

Мачеха долго беседовала с управляющим, говоря о «разумной экономии» в новых условиях. Хозяйственные книги обновлялись, слуги молча выполняли приказы, но в их глазах читалась тревога. Некоторые из них были уволены. Прежний повар ушёл с кухни — «временно», по словам леди Мэриэн. Однако слуги шептались, что это только начало.

Недельный поминальный обед прошёл тихо. В малой столовой за длинным столом сидели только близкие: леди Агата, несколько пожилых соседей, двоюродный дядя мачехи, совсем седой, с вечно дрожащими руками. Лорд Николас Сеймур — молчаливый, сдержанный, с глазами, в которых светилось что-то большее, чем просто грусть по другу. Он поддерживал меня не словами, а взглядом, тоном, лёгким кивком головы. Я чувствовала, что могу положиться на него. Граф так и не покинул поместье, несмотря на робкие намёки мачехи «не утруждать себя излишним пребыванием в доме скорби». Генри резко осадил леди Мэриэн, прервав её на полуслове, и настоял, чтобы лорд остался. Он сделал это в несвойственной ему грубой манере.

Брат за обедом почти не ел, только перебирал хлеб на тарелке и что-то записывал в блокнот. После короткого тоста в память отца мы молча сидели, слушая, как за окном ветер колышет ветви дубов. Вечер прошёл без истерик, без громких слёз. Только свет свечей, негромкие голоса и ощущение, что нас всех оставили в доме, забытом временем.

Утром Генри и лорд Сеймур отправлялись в Эвервуд. Я вышла проводить их. Они сели на лошадей, и тут я заметила, как сильно изменился Генри. Он будто стал старше на несколько лет. Глаза потемнели, челюсть сжата. Он не жаловался, не говорил о трудностях, но я знала, что поездка в столицу будет непростой. Ехать было необходимо, чтобы начать официальное оформление титула. Согласно закону, в течение месяца со дня смерти предыдущего лорда наследник обязан явиться в суд Палаты лордов и представить доказательства своих прав. Это была не просто формальность — в случае сомнений титул могли оспорить.