Книжная лавка фонарщика - Остин Софи

Отец нахмурился:

— Тот, кто наговорил тебе этих вещей, — лжец. Манипулятор. Такая ставка не имела бы юридической силы, в суде ее даже не стали бы рассматривать. Единственной моей ставкой была ставка на будущее. Единственной игрой, в которую я играл, была эта проклятая железная дорога.

— У Натаниэля нет причин лгать, — возразила Эвелин. — А вот у вас — полно.

— Кто это такой? — спросил отец. — Должно быть, ты хорошо его знаешь, раз называешь по имени.

— Натаниэль Моррис. Они встретились на балу у герцога Пемберийского, — поспешила вмешаться Сесилия. Она многозначительно посмотрела на дочь, как бы говоря: «Большего ему знать не нужно». — Они ужинали сегодня в «Рояле».

Брови отца взметнулись вверх.

— Ты ужинала наедине с мужчиной?

— У меня случился приступ мигрени, — сказала Сесилия уже более резким голосом. — Совершенно ужасный. Я знаю, что должна была сопровождать Эвелин, но они были у всех на виду, дорогой, а «Роял» — очень респектабельное заведение. Ничего предосудительного там случиться точно не могло.

— Что ж, в этом ты ошибаешься! Нечто предосудительное случилось, ведь этот мужчина, очевидно, решил, что может болтать что ему вздумается! И я даже не знаю, что хуже: мысль о том, что он весь вечер сидел и за глаза поливал меня грязью, или что ты, Эвелин, была рядом и все это слушала! Кто он вообще и откуда? Ты сказала, его фамилия Моррис? Он из Суффолка?

— Он из Америки, — тихо ответила Сесилия.

— Еще лучше! Боже, Сесилия, о чем ты только думала?

— Ох, Джон, тебе бы успокоиться и продышаться, — проворчала, вмешавшись, тетушка Клара. — А то я запишу тебя в меха для камина.

Джон резко повернулся:

— Не лезьте в это, миссис Хаксли, иначе…

— Иначе что? — спросила тетушка Клара, вставая и становясь выше Джона. — Иначе ты вышвырнешь меня из моего собственного дома? Как ты смеешь угрожать мне — после всего, что я сделала для тебя и твоей семьи? Что ж, послушай: если ты сейчас же не прекратишь этот балаган, я вызову полицию, и, уверена, они с большим удовольствием отвезут тебя обратно в тюрьму!

— Довольно! — приказала Сесилия громким голосом. — Давайте все успокоимся. Мы ведь с вами семья.

— Нет, мы не семья, — возразила Эвелин, поднимаясь и становясь рядом с тетушкой Кларой. — Он нас бросил. Он выбрал вместо нас Лондон. А вместо нашего дома выбрал карты. Каждое новое его решение оставляло нас в худшем положении, чем было до того. — Она перевела взгляд на отца. — И у вас хватает совести судить о поступках мамы?

— Эвелин, — ответил он, — тебе нарисовали меня злодеем, а я не злодей. Я просто человек, который совершил ошибку и пришел попросить у вас прощения. Попросить дать мне еще один шанс.

Эвелин отвернулась, предлагая тетушке Кларе локоть.

— Пойдемте, — сказала она. — Помогу вам подняться к себе.

— Ты ведь знаешь, что мне не нужна помощь, — пробормотала тетушка Клара, когда они вышли из комнаты, — так, чтобы ее могла слышать только Эвелин.

— Знаю, — сказала Эвелин, чувствуя, как дрожит нижняя губа. — А мне нужна.

Тетушка Клара сжала ей руку крепче.

Сидя у себя в комнате в испорченном платье, Эвелин безразлично смотрела на луну, тускло светившую в маленькое окошко. Когда он только ушел, она мечтала о его возвращении каждый день. А когда услышала, как за стеной плачет мать, стала молить об этом Бога. Но за днями шли месяцы, а за месяцами — годы, и все изменилось. Надежда переросла в нечто более грубое, острое, а боль сменилась яростью.

И вот он вернулся. Та ее часть, которая молилась о его возвращении, ликовала. А часть, молившая об обратном, была в бешенстве. Обе они теперь боролись внутри нее, по очереди превозмогая друг друга, а мысли так путались, что ей не удавалось зацепиться ни за одну.

Она закрыла глаза и попыталась представить лицо Уильяма. Как он смотрел на нее, когда сказал: «Я ни для кого раньше такого не делал». Как смягчился при этом его голос. Она попыталась представить веснушки у него на щеках: если соединить их воображаемыми линиями от уголков глаз до уголков губ, от кончика носа до мочек ушей, получалось созвездие.

Так она и уснула — слыша в голове его голос и соединяя веснушки у него на лице, представляя, что каждая из них — это звезда, а его лицо — галактика.

Глава 29

24 июля 1899 года

Когда в понедельник утром Уильям пришел в книжный магазин, тот был закрыт.

Он достал из кармана часы. Было без пятнадцати восемь — к этому времени Эвелин уже обычно была здесь. Она всегда появлялась раньше него, причем настолько раньше, что он начинал чувствовать себя виноватым за то, что приходит вовремя.

Он сел на порог, подтянув колени к груди. Стучать и кричать не было смысла — дядя Гови все равно не услышит. Он не слышал даже звона колокольчика, когда тот работал, а его металлический лязг не дойдет до него и подавно.

На теплом камне сидеть было неудобно, и Уильям сменил позу. Стрелка часов тем временем подползла к восьми, затем — к половине девятого и, наконец, к девяти часам.

Может быть, она не пришла из-за того, что случилось в пятницу? Из-за того, что он сказал: «Ты не должна быть с такими мужчинами» — и потом поцеловал ее на этом самом мосту, словно они с ней равны? Будто между ними не лежит пропасть?

А потом он стоял и смотрел, как последние несколько метров до дома она проходит без него, подтверждая тем самым его опасения.

В тот момент он понял, что перешел черту.

Возможно, поэтому ее не было. Он заставил ее почувствовать себя неудобно, а теперь она не хотела его видеть? О боже. Если это так, пусть лучше под ним разверзнется земля и он провалится на месте. Он не вынесет бегать вокруг нее на цыпочках и смотреть, как она отводит взгляд при каждом его вопросе. Он обхватил голову руками, погрузив пальцы в темные волосы. Какой же он дурак. Самый настоящий дурак. И…

— Серьезно? У тебя нет ключа?

Эвелин прошла мимо него, оставив за собой лавандово-лимонный шлейф, просунула ключ в замочную скважину и так ловко и быстро открыла дверь, что Уильям чуть было не повалился спиной в темноту.

— И тебе доброго утра, — растерянно произнес он и, отряхиваясь, встал.

Не ответив на приветствие, Эвелин сразу же принялась отдергивать занавески — да так неистово, что Уильям забеспокоился.

— У тебя все хорошо? — спросил он, держась от нее на некотором расстоянии. Эвелин казалась не просто раздраженной, она казалась злой.

— Было бы лучше, если бы ты мне помог, а не стоял с раскрытым ртом, — огрызнулась она, поднимая разобранную только наполовину и брошенную еще в пятницу коробку и пряча ее за кассу. — Нам через пятнадцать минут открываться, а тут сущий хаос. Значит, вот что бывает, когда я ухожу пораньше? Ты просто бросаешь все дела?

— Вообще-то, я протер пыль, — тихо ответил Уильям, проверяя, не осталось ли чего лишнего на полках позади. Он не знал, стоит ли ему подойти к ней и извиниться. Покончить с этим. Просто взять и произнести: «Прости за то, что сказал тебе в пятницу. И за тот поцелуй». Только вот это была бы ложь, потому что он нисколько об этом не жалел. Он говорил серьезно и действительно хотел ее поцеловать.

И от этого чувствовал себя только хуже.

Резкий голос Эвелин привел его в чувство:

— Уильям! Да помоги мне, в конце концов!

И он решил, что сейчас, пожалуй, не самое подходящее время. Лучше будет отложить разговор.

Эвелин облокотилась на прилавок и сделала, как ей казалось, первый за утро вдох. Уильям ушел пообедать, так что она осталась в магазине одна и могла наконец распутать клубок своих мыслей.

Отец не пробыл дома и двух дней, а уже принялся хозяйничать. Этим самым утром, когда она спускалась по лестнице, он остановил ее и заявил, что едет сегодня обедать в отель «Роял Стейшн» и что она едет вместе с ним.