Книжная лавка фонарщика - Остин Софи

Эвелин остановилась у входа. Ее взгляд скользнул мимо служителя в форме к полупрозрачному стеклу за его спиной. Внутри, словно рыбы подо льдом, мелькали силуэты — она различала движение, но угадать, был ли среди них ее отец, было невозможно.

— Я никуда не еду, — ответила она. — Но мой отец собирается в Лондон, и мне очень нужно увидеть его, пока он не уехал.

Уголок рта мужчины скривился.

— Этот зал ожидания предназначен для пассажиров первого класса. Если вы никуда не едете, значит, вы не пассажир первого класса, мадам.

— Тогда позовите его сюда. Я никуда не уйду, пока не позовете.

Мужчина нахмурил лоб:

— Поезд прибывает через семь минут. Уверен, он скоро выйдет и сам.

Тут дверь открылась, и из нее вышел господин в изящной черной шляпе, которую он снял, заметив Эвелин. Она не стала упускать возможность. Не обращая внимания на гневный окрик охранника, Эвелин проскочила в открытую дверь и вбежала в зал. Первое помещение, уставленное коричневыми кожаными диванами, было практически пустым. Во втором же стояли столы и стойка с чаем, тут-то она его и нашла: с видом человека, у которого нет ни одной заботы на свете, он курил и читал газету.

— Вы оказались даже хуже, чем я себе думала, — сказала она, вырывая газету у него из рук и заставляя обратить на себя внимание. — Как вы могли так поступить, отец! Как вы могли поступить так со мной? С маменькой?

Побледнев как полотно, он поднялся с места, нервно поправил жилет и, наклонившись к ней, хриплым, сдавленным голосом произнес:

— Эвелин, милая, сейчас не время и не место…

— Мне все равно, — сказала она еще громче, чтобы слышали все собравшиеся в этом зале и даже те немногие, кто сидел в соседнем. — Как вы могли опять так от нас уйти? Еще и с моими деньгами!

— Прошу прощения, сэр. — Мужчина в форме догнал ее и уставился на нее с каменным выражением лица. — Она проскользнула в дверь. Мне ее вывести?

— Лучше уйти нам обоим, — ответил отец, беря Эвелин под руку и уводя ее подальше от стола. — Нам не стоит обсуждать это здесь.

— Почему? — огрызнулась Эвелин. — Вы меня стыдитесь? Я ведь просто держу перед вами зеркало — зеркало ваших поступков, и если вы испытываете стыд, то следует направить его на себя.

— Я не испытываю стыда, — проворчал отец, однако, противореча его словам, его рука сжала предплечье Эвелин еще сильнее. — Но ты, милая, должна понимать, что у меня не было другого выбора.

— Хватит мне лгать! — Она вырвала у него руку и, следуя за ним на платформу, почувствовала, как лицо обдало прохладным воздухом. — Ради всего святого, довольно! Скажите мне: вы хоть хотели вернуть Риккалл-холл? Или это тоже была ложь?

Отец отвернулся, словно желая остановить поезд силой мысли.

— Ты должна понимать, что у меня были самые лучшие намерения…

— Просто «да» или «нет», — сказала Эвелин.

Не поднимая на нее взгляд, он ответил:

— Нет. Я бы никогда не смог собрать столько денег, чтобы снова на него претендовать, милая.

— Но вы же сказали, что вы его не теряли! Вы сказали, что он просто «под вопросом».

— Я соврал, — тихо ответил он. — И возможности торговаться с герцогом насчет аренды у меня тоже никакой нет, по крайней мере сейчас.

К горлу Эвелин подступил ком. Она знала, что услышит от него именно такой ответ, — в душе она всегда это знала, — но это ничуть не уменьшило боли, которую он причинил.

— А эти ваши инвестиции? — спросила она. — У вас и правда есть бизнес? Или эти люди просто оплачивают ваши долги?

Отец вдруг смутился и, переступив с ноги на ногу, ответил:

— Дорогая моя, послушай, ты не понимаешь, как работает бизнес. Чтобы деньги получить, нужно их сначала вложить, и эти господа этим и занимаются.

— А вы? — продолжала Эвелин. — Вы куда-то вкладываете эти деньги?

— Я всего лишь посредник, — сказал отец, поднимая чемодан и спеша к началу платформы, поскольку объявили о прибытии поезда. — Моя задача — сводить изобретателей, которым нужно финансирование, с людьми, которые могут его обеспечить.

— Удобно, учитывая, что своих денег у вас нет и вам даже пришлось украсть их у собственной дочери.

Отец потер пальцами переносицу:

— Милая моя, если бы я знал, что ты так из-за этого будешь ворчать, то не стал бы их брать. Я думал, ты хочешь мне помочь.

— С чего мне хотеть помогать вам играть?

— Я с этим завязал, — ответил отец, прибавляя шаг. Они достигли самой густой толпы — пассажиров, ожидающих вагоны третьего класса. Эвелин окинула взглядом платформу: вдалеке уже появлялись первые клубы дыма, предвестники приближающегося поезда. — Это была ошибка прошлого, теперь я ее исправляю.

— Вы разбиваете маме сердце.

Отец не остановился. Даже не замедлил шаг. Только дойдя до начала платформы, он поставил сумку, повернулся к Эвелин и произнес:

— Я разбил твоей матери сердце уже давно. Мы с ней никогда не были счастливы и жили так долгие годы. Моей ошибкой было не то, что я ушел, моей ошибкой было вернуться. Дать вам надежду, что мы сможем собрать нашу жизнь по кусочкам.

Он протянул руку, чтобы погладить ее по щеке, но она отступила назад.

— Вы ведь бросили и меня, знаете, — сказала она, чувствуя, как дрожит нижняя губа. — Я думала, что вы меня любите.

— Я люблю тебя, дорогая. И всегда буду любить.

— Тогда почему вы ушли?

Он жалобно посмотрел на нее:

— У меня не было выбора.

Она покачала головой. По ее щекам покатились слезы.

— Выбор есть всегда. Всегда. И вы выбрали не меня, а эту вашу непонятную жизнь в Лондоне. Выбрали выпивку, азартные игры и женщин, с которыми вас постоянно видели. Но нам вы никакого выбора не давали. Вы оставили нас одних — собирать осколки нашей прежней жизни. Это была катастрофа. Если бы не тетушка Клара, мы с маменькой могли бы оказаться в работном доме. Эта мысль хоть раз приходила вам в голову, пока вы растрачивали свои деньги, водили в театр красивых женщин и давали газетам все новые поводы для карикатур? Вы сами сделали выбор, отец, и выбрали вы не меня и не маму. И мне ужасно, ужасно хотелось бы вас за это ненавидеть. Моя жизнь стала бы куда легче, если бы я просто вас ненавидела, отец. Но я все еще люблю вас, и от этого становится только хуже.

Поезд уже подходил к платформе; в ушах стоял оглушительный лязг колес, бегущих по рельсам, и гудки, прорывающиеся сквозь густые облака черного дыма.

Ее отец тяжело вздохнул и запустил руку в карман пиджака. На мгновение ей показалось, что он достанет оттуда носовой платок, но вместо этого он протянул ей ее же кошелек.

— Вот, — сказал он. — Возьми его обратно.

Поезд остановился; проводники стали спрыгивать на платформу, открывая двери под пронзительный свисток локомотива.

— Возьми же, Эвелин! Ради бога.

Она протянула руку и позволила ему положить мягкий бархат себе в ладонь.

— Прости, что из меня не вышел хороший отец, — тихим голосом произнес он. — Ты не заслуживаешь всего этого, и мать твоя тоже. Ты заслуживаешь гораздо лучшего, Эвелин. Но я не могу дать тебе лучшего. Я не могу стать другим человеком. Мне нужно уехать в Лондон. Нужно расплатиться с моими долгами. Я вынужден все это делать, Эвелин. Ты понимаешь? Но это не значит, что я не люблю тебя. Я люблю.

Над ними снова раздался свисток, и отец, отдав свой кожаный чемодан мальчишке, поднялся в вагон. Дверь захлопнулась, он высунулся из окошка, и к горлу Эвелин подступил ком: поезд тронулся, увозя отца — сначала медленно, затем быстрее — все дальше от нее.

Он ничего не сказал — просто послал ей воздушный поцелуй и махал рукой, пока поезд не скрылся из виду.

— Эвелин?

Она обернулась и увидела позади себя Уильяма.

— Мне очень жаль, Эвелин.

Он распахнул объятия, и она приникла к нему и разрыдалась, чувствуя, как крепко он прижимает ее к себе. Сквозь слезы она прошептала:

— Я знаю.

Глава 50