Целительница из другого мира (СИ) - Ан Ли

— Проходи, быстро.

Практически втолкнула Анну в дом, ногой захлопнула дверь. Усадила женщину на шаткий табурет у стола, сама быстро расчистила столешницу от вчерашних склянок и трав — смахнула все в сторону одним движением. Расстелила относительно чистую льняную ткань, положила ребенка, начала осмотр.

Без стетоскопа — прикладывала ухо к крошечной грудной клетке, считая частоту дыхания. Без термометра — тыльной стороной ладони проверяла температуру лба, шеи, живота. Без анализов — только руки и глаза. Спасибо институту за курс физикальной диагностики, думала, не пригодится в эру МРТ и УЗИ.

Пальцы осторожно прощупывали живот младенца — вздут, но мягкий, не напряженный. При пальпации ребенок даже не реагирует — ни плача, ни попытки отстраниться. Слишком слаб. Проверила кожную складку на животе — расправляется медленно, обезвоживание серьезное. Осмотрела полость рта — язык сухой, с белым налетом, губы потрескавшиеся.

— Что ты ему давала? — спросила я, продолжая осмотр. Проверяла лимфоузлы на шее — не увеличены. Заглянула в уши — чисто, признаков отита нет.

— Отвар ромашки, как отец твой учил. И… — Анна замялась, нервно теребя край своего передника. — Знахарка Аграфена сказала, кровь пустить надо, чтобы жар вышел…

Я резко подняла голову, уставилась на нее:

— Ты что, с ума сошла⁈ Младенцу кровь пускать⁈

Анна заплакала, слезы потекли по щекам, капая на грубую ткань передника:

— Я не делала! Боялась! Но она сказала, что помрет без этого… Что злые духи жара в нем сидят, и только с кровью выйдут…

Так. Глубокий вдох. Выдох. Спокойно. Ребенок в критическом состоянии, мать в панике, а у меня нет ни антибиотиков, ни даже элементарного физраствора.

Ладно. Работаем с тем, что есть.

— Анна, слушай внимательно, — я взяла ее за плечи, заставила посмотреть мне в глаза. — У Михаила жар от болезни внутри. Не от злых духов, не от сглаза — от болезни. Кровопускание его убьет. Ему нужна вода и лекарство от жара.

Быстрым шагом подошла к полкам, начала выбирать нужное. Ивовая кора — взяла кусочек размером с ноготь, детская доза примерно десятая часть от взрослой. Растерла в ступке до порошка — движения быстрые, уверенные, пестик ритмично стучал о каменные стенки. Ромашка — щепотка сухих цветков для противовоспалительного эффекта. Мята — еще меньше, для спазмолитического действия. Смешала все в глиняной чашке, залила теплой водой из котелка, что всегда стоял на краю очага.

— Будешь поить по ложечке каждые пятнадцать минут, — я взяла деревянную ложку, показала, как правильно держать головку младенца, чтобы не захлебнулся. — Вот так, чуть приподними, капай на внутреннюю сторону щеки. Даже если не хочет — вливай потихоньку. Обезвоживание убивает быстрее жара.

— Обез… что? — Анна смотрела на меня испуганно, пытаясь повторить мои движения дрожащими руками.

— Когда воды в теле мало. Видишь, кожа сухая, потеряла упругость? — я защипнула кожу на ручке младенца, показала, как медленно она расправляется. — Родничок впалый? Это очень опасно. Без воды кровь густеет, сердцу тяжело ее качать.

Пока Анна неуклюже пыталась влить первую ложку отвара в ротик сына, я готовила компресс. Достала глиняный кувшин с уксусом из-под лавки — память Элианы услужливо подсказала, где отец хранил. Разбавила прохладной водой в деревянной миске, намочила чистую льняную ткань, отжала.

— Будешь обтирать его каждый час, — показала, как прикладывать компресс. Сначала ко лбу — осторожно, не давя. Потом подмышки — приподняла крошечные ручки младенца, промокнула подмышечные впадины. — Паховые складки тоже, вот здесь. Жар выйдет через кожу.

— Но бабка Фёкла говорит, при жаре укутывать надо, чтобы пропотел… — Анна неуверенно смотрела, как я раздеваю ее сына, оставляя только тонкую пеленку.

— Бабка Фёкла идиотка, — отрезала я, продолжая обтирание. — Укутаешь — сварится заживо. Видишь, какой он красный? Это кровь к коже приливает, пытается охладиться. А ты его в тулуп завернешь — и привет, тепловой удар. Охлаждать надо, но постепенно.

Следующие три часа я провела рядом с ними. Учила Анну правильно поить ребенка — показывала, как поддерживать головку, под каким углом держать ложку, как не торопиться. Демонстрировала массаж живота — клала ее руку на животик младенца, направляла движения по часовой стрелке, объясняла, какое должно быть давление — легкое, как будто гладишь котенка. Рассказывала, почему нельзя давать мед грудничкам — назвала это «особые яды в меде для малышей», хотя речь шла о ботулизме.

Каждые полчаса проверяла состояние ребенка — щупала пульс на крошечной шейке, считала дыхание, проверяла реакцию зрачков. Анна следила за каждым моим движением, пытаясь запомнить.

К полудню случилось чудо — Михаил открыл глаза. Сначала только приоткрыл веки, потом сфокусировал взгляд на матери. И заплакал. Слабо, тихо, но заплакал.

— Он плачет! — Анна разрыдалась от облегчения, прижимая сына к груди. Слезы текли по ее щекам, капали на головку младенца. — Он живой! Господи, спасибо! Элиана, спасибо тебе!

— Живой. И голодный, — я улыбнулась, вытирая пот со лба тыльной стороной ладони. — Корми грудью, но понемногу. Сначала одну грудь минуты на три, не больше. И продолжай поить отваром между кормлениями.

Анна неловко полезла за пазуху, долго копалась в складках одежды, наконец достала медную монету. Монета была теплой от ее тела, потертой от долгого использования.

— Это мало… я знаю, мало, но… — она протянула монету неуверенно, явно ожидая отказа.

— Достаточно, — я взяла монету, сжала в кулаке. — И Анна — больше не слушай Аграфену. Придет еще раз с советами про кровопускание младенцам — гони в шею.

Женщина ушла, прижимая к себе ребенка, а я осталась стоять посреди мастерской. Первая маленькая победа. Ребенок выживет. Если, конечно, Анна не послушает местную знахарку и не начнет «лечить» по-старому.

Но это было только начало. За дверью уже собиралась очередь.

К обеду я приняла еще семерых.

Первой пришла старуха Матрена, восьмидесяти лет от роду — невероятный возраст для здешних мест. Шла медленно, опираясь на корявую палку, щурилась, пытаясь разглядеть дорогу. Катаракта обоих глаз — мутная пленка застилала когда-то карие глаза. Усадила ее на лавку у окна, где света было больше. Осторожно оттянула веко, осмотрела глаз при дневном свете. Зрелая катаракта, хрусталик полностью помутнел. В современной клинике — получасовая операция по замене хрусталика. Здесь — ничего не могу сделать, только капли из ромашки для снятия воспаления да совет держаться за стены при ходьбе.

Потом ввалился Иван-плотник, здоровенный мужик лет сорока. Держал левую руку правой, лицо серое от боли. Перелом лучевой кости, со смещением — определила по неестественному углу и хрусту крепитации при осторожной пальпации. Дала ему настойку мака для обезболивания, подождала, пока подействует. Потом — резкое движение, хруст, вправление. Иван взвыл, но руку не отдернул. Наложила шину из двух дощечек, туго прибинтовала льняными полосками. Объяснила, что гипса у меня нет, а доски — это «древний способ срастить кости правильно».

Две женщины пришли вместе, перешептываясь и краснея. «Женские проблемы», как они деликатно выразились. У первой, Дарьи, жены пекаря — классические признаки молочницы. Прописала подмывания отваром коры дуба и календулы, спринцевания слабым раствором уксуса. У второй, Прасковьи, матери пятерых детей — тянущие боли внизу живота. Похоже на эндометриоз, но без УЗИ не подтвердишь. Дала отвар крапивы и пастушьей сумки для уменьшения кровотечения, посоветовала больше отдыхать (та аж рассмеялась — когда отдыхать с пятью-то детьми).

Парень Фома, лет семнадцати, пришел с матерью. Стеснялся, отворачивался, пока мать объясняла — гнойник на шее, третий день растет, боль адская. Осмотрела — фурункул размером с грецкий орех, флюктуация при пальпации, кожа вокруг красная, горячая. Вскрывать надо. Прокипятила нож, протерла спиртовой настойкой. Фома побледнел, когда увидел лезвие. Дала ему деревянную палочку — зажми в зубах. Быстрый разрез, гной брызнул фонтаном — пахло мерзко, Фома чуть не грохнулся в обморок. Промыла рану кипяченой водой с солью, заложила дренаж из чистой льняной полоски, объяснила матери, как менять повязки. Про «злых духов грязи» рассказала особенно подробно — пусть моют руки перед каждой перевязкой.