Сам он уселся по левую руку. По правую руку сидел Стир и Одетта.
Малышей тоже усадили за общий стол.
На ужин была великолепная баранина с белым соусом, запеченный молодой картофель и свежие спелые овощи.
Мне вина не предлагали, а вот Стир и Робер с удовольствием выпили немного красного.
— За новую крупную добычу! — провозгласил тост Стир, чуть подняв бокал.
— За самое богатое семейство города! — поддержал его Робер. — Которым вы в скором времени станете!
Внимание мое привлекла одна из служанок, что нерешительно мялась у дверей.
Она то заглядывала в столовую, то удалялась прочь.
Словно не решалась войти.
— Ты что-то хотела сказать, дитя мое? — позвала я ее.
Она нерешительно ступила в комнату.
Пальцы ее теребили красивую безделушку, крохотную бутылочку из молочно-голубого, полупрозрачного опала, висящую на груди на длинной золотой цепочке.
— Я хотела просить вас о справедливости! — звонко выкрикнула вдруг она. — Ваш брат, Максимилиан! Он страдает незаслуженно! Он хороший человек! И он брат вам! Почему вы его отвергаете?!
Я не успела ничего сказать.
Странная тяжесть вдруг опустилась мне на плечи.
Я хотела встать. Но не могла. Ноги не слушались.
Уши заложило от низкого страшного гула.
Сотни недобрых голосов со всех сторон зашептали какие-то полные злобы проклятья. Стало жутко, до животного ужаса, до дрожи, до тошноты.
Не понимая, что происходи, я оглянулась кругом и увидела, что все сидящие за столом тоже напуганы. На их лицах застыл такой ужас, что я с трудом узнавала братьев и сестер.
Но самое жуткое — это плывущая по воздуху черная лента.
Как брошенное в мою сторону лассо.
Крошащаяся черным пеплом лента, медленно приближающаяся ко мне.
Расплывающаяся по воздуху именно из этой красивой бутылочки на шее девушки-служанки.
И я знала, я чувствовала, что когда она коснется меня, мне уже не спастись…
— Все их дома прочь!
Робер опомнился первым.
На белую скатерть на столе уже сыпались кусочки черного пепла.
Робер вскочил с места, схватил стул и. размахнувшись, швырнул его в окно.
Послышался звон стекла, дунул ледяной ветер. Черна лента раскрошилась, рассыпалась, не достигнув меня, и я с шумом, словно выныривая из ледяной воды, вдохнула.
— Все вон! Все на улицу!
Робер подхватил меня на руки.
Стир и Одетта похватали испуганных, орущих малышей.
Мне показалось, что дети бьются в припадке.
Они вырывались из рук, тараща полные ужаса глаза.
Смотреть на это было жутко.
Но помочь им я не могла.
Я и головы не могла поднять.
И слышала только, как под одеждой бьется сердце Робера, когда он нес меня вон из страшной комнаты.
А вслед нам несся полный ужаса вопль девушки, упомянувшей им Макса.
Кажется, она упала на пол и билась в конвульсиях.
— Спасите… ее… — пробормотала я.
— Невозможно, — выдохнул Робер. — Она надышалась предостаточно, чтобы умереть. Это дело времени.
Водвор выскочили все — и перепуганные дети, и слуги.
Все с ужасом смотрели на освещенные окна, за которыми кричала и билась в агонии несчастная.
Словно ее рвали на куски.
Словно демоны хватали ее своими страшными лапами.
Но всего через минуту ее вопль стих, страшные, изломанные тени перестали метаться по стенам.
— Кончено, — выдохнул Робер и крепче прижал меня к себе.
— Как…—выдохнула я, цепляясь за его одежду и стараясь согреться. — Как вы догадались, что она нас травит?
— Но вы же тоже догадались, — недоумевая, произнес Робер. — Вы же видели яд.
— Черная лента? — удивилась я. — Я думала, мне это почудилось…
Впервые за несколько последних минут Робер улыбнулся.
— Нет, не почудилось, — ответил он. — Яд видимым сделало благовоние. Его применяют именно за этим. Не только за аромат.
— Но как вы догадались, что это может случиться?..
— Время от времени всех благородных господ хотят отравить. Благовония не только указывают на яд, но и нейтрализуют его в большей степени. Видите — никто не отравился, кроме этой несчастной.
Он крепче меня прижал к себе и оглянулся.
— Слугам до утра неплохо было бы разместиться в конюшне, — заметил он. — И в дом не входить. До утра все выветрится. Я сам проверю. А мы… а мы пока поедем ко мне. Вам придется принять мое приглашение, Вероника! Иначе дети замерзнут.
— Я просто не могу отказаться, — ответила я слабым голосом.
Глава 65
В самый глухой ночной час я была вынуждена бежать из дома, с братьями и сестрами. На двух экипажах, прикрыв детей плащами и одеждой слуг.
Сами слуги вынуждены были идти ночевать во флигель в саду. Там было всего пара комнат, но зато можно было согреться и поспать.
— Утром я сам проверю дом, выветрился ли яд, — сказал Робер. — Но, думаю, уже будет безопасно.
— Первым делом нужно будет унести тело этой несчастной девушки, — тихо произнес Стир. — Какая досада!.. Очень жаль ее.
А у меня в ушах до сих пор звучали ее последние слова.
Она назвала имя Макса.
Просила к нему быть справедливой и доброй… не зная, что ее он выбрал орудием и жертвой в своей беспощадной мести.
Меня начинало трясти при мысли о том, что за столом сидела вся семья.
Братья и сестры.
Всех. Одним махом он хотел уничтожить всех.
Это было настолько жутко, что мне становилось холодно, будто меня уже уложили в могилу.
В доме Робера я долго не могла согреться.
Это действовал яд. Мне было страшно и холодно, меня трясло.
Я слышала, как Робер требует много молока. Но сознание мое оставалось спутанным, я не понимала, что происходит вокруг меня.
— Где братья? Где мои сестры? — твердила я, хотя перепуганные дети были вокруг меня и плакали. Но я их не видела.
— Они здесь. Они рядом, — отвечал мне Робер.
Его голос я слышала, и сказанное им доходило до моего разума.
Он положил меня на кушетку и завалил теплыми шерстяными пледами, одеялами и даже подушками. Но это не помогло. Мне все так же было холодно.
— Что будет с моим ребенком, — твердила я без конца.
— Все будет хорошо! — отвечал Робер мне ласково. И тут же взрывался криком — Горячего молока! — грохотал он яростно. — Да побольше!
Я не знаю, скольких молочников перебудили в эту ночь.
Да только все братья и сестры мои, кашляя и отплевываясь от неприятного вкуса во рту, в скором времени пили горячее молоко.
Много, через силу.
И я тоже послушно глотала сладковатый напиток.
И тепло потихоньку проникало в мое тело.
— Больше молока!
Я почти заснула, когда Робер снова поднял меня на руки и понес куда-то.
Я прикрылась руками от холода — все-таки, он вытащил меня из спасительного теплого кокона, — и протестующе застонала.
Но уже в следующий момент всем своим телом я ощутила жар ванны, наполненной горячей жидкостью.
Жар охватил меня, я шумно, словно выныривая из холодной проруби, втянула воздух, и ухватилась руками за борта ванны.
— Что это? Что это? — шептала я.
Видела я плохо.
Видимо, тоже от отравления.
Мне казалось, что жидкость, в которую Робер меня погрузил — прямо в платье, между прочим! — тоже белого цвета.
И она переливается всеми цветами радуги, как жемчуг на моей шее.
— Это молоко, — в голосе Робера послышалась улыбка. — Оно поможет смыть всю отраву с кожи и согреться.
Он зачерпнул ладонью парящего горячего молока и плеснул мне на шею.
— Тепло? — спросил он, присев у ванны и глядя на меня обеспокоенными темными глазами.
— Д-да, — выдохнула я.
Невольно нырнула в молоко с головой.
Чтоб тепло прокатилось и по моему лицу.
Вынырнула и стерла жидкость со своего лица.
— Платье испорчено, — пробормотала я, подняв руку и рассматривая пропитанные молоком кружева.
— Зато жизнь спасена! — с торжеством шепнул Робер.
И вдруг поднялся, потянулся ко мне и впился поцелуем в мои губы.
