— Как я испугался за тебя! — прошептал он жарко, лаская мою шею горячими пальцами. — Как это страшно — видеть, как смерть подкрадывается к любимой женщине!
И он снова припал к моим губам с жарким поцелуем, не позволяя мне ответить ему ни слова.
Торопливо, нетерпеливо, жадно освобождал меня Робер от одежды.
Плескал на мою грудь горячее молоко — и стаскивал корсаж, с трудом распустив мокрую шнуровку.
Избавлял меня от отяжелевшей, мокрой юбки — и целовал, целовал сладко и долго, так, что у меня голова кружилась.
— Не слишком ли мы торопим события? — робко пролепетала я, отстранившись от него.
— По-моему, мы их слишком замедляем! — ответил Робер, безжалостно расправляясь с моим платьем.
Я осталась в одной только сорочке.
Служанки в роскошных восточных одеждах поливали меня теплой душистой водой, смывая молоко с моих волос, с кожи. А Робер держал меня, заглядывая в глаза так глубоко, что, казалось, его взгляд касается моей души.
Когда меня отмыли от молока, Робер снова взял меня на руки, и я почувствовала, как напряжено и дрожит его тело.
Эта дрожь передалась и мне, потому что я поняла, что последует далее.
Завернув меня в теплую, мягкую ткань, чтобы сохранить тепло, Робер бережно нес меня в постель.
И сердце его пылало от страсти и от желания.
Желания попробовать моего тела. Желания вкусить моей ласки и моей неги.
И я не могу сказать, что не хотела того же самого.
Но…
— Нет, я не готова! — взмолилась я, когда Робер опустил меня в постель и приблизился снова, чтобы поцеловать.
Я испугалась. Испугалась собственной наготы, и его напора. Испугалась за свою беременность — вдруг потрясение и страсть Робера ей повредят?
Я остановила его, прижав горячие пальцы к его губам.
Он целовал их, и я слышала, как тяжело и жарко он дышит, и как быстро бьется его сердце под мокрой одеждой.
Наверное, ему было трудно пережить мой отказ.
Тяжело перетерпеть свое сжигающее желание.
Так же, как и мне.
Куда проще было откинуть прочь все мысли и отдаться ему, броситься в его объятья. Но я не могла.
Пила его дыхание так же жадно, как и он мое, не могла оторваться от него, но и принадлежать ему не могла тоже!
Он со стоном уткнулся влажным лбом в мой лоб, зажмурился, пережидая страсть.
— Я понимаю, — хрипло проговорил он, наконец. — Я не буду тебя торопить… и настаивать… Я хочу, чтоб ты сама решилась на это!
— Спасибо, — пробормотала я, натягивая на себя мягкую ткань, скрывая от Робера свое тело.
— Спи, любовь моя, — шепнул он, легко коснувшись моего лба губами. — Я не потревожу тебя. Спи!
Глава 66
Вести об отравлении в доме графини Рубин распространились очень быстро.
И буквально на следующее утро, за завтраком у старой герцогини Натан, Ида и Ивар обсуждали это.
Старая же герцогиня ела молча.
Вернее, она попыталась что-то сказать.
Вероятно, попыталась озвучит название дома, где все это произошло. И задать Ивару вопрос, как так вышло, что я живу в его доме.
Но Ивар на нее посмотрел выразительно, и она замолкла.
Опустила взгляд в тарелку и продолжила трапезу с каменным выражением лица.
— Очень надеюсь, что ты тут не причем, — рычал Натан, злобно поглядывая на Иду. — Ведь если я узнаю, что ты причастна, я тебе голову оторву!
— Почему я?! — в тон ему шипела Ида, словно разъяренная кошка. — Графиня Рубин богата. Она у многих вызывает зависть как своими сокровищами, так и расположением короля! Ее кто угодно мог хотеть убить!
— Кто угодно? — вскипел Натан. — То есть, это все-таки ты?! Мерзавка, о, мерзавка!
— На теле той служанки, что отравилась, нашли пузырек, — мстительно проскрипела старая герцогиня, — выточенный из цельного опала. Полагаю, не так много людей могут похвастаться такими дорогими флаконами, в которые может вместиться только одна капля…
Ида побагровела, словно ее тотчас хватит удар.
— Я разливаю в такие флаконы дорогие духи! — завизжала она, потрясая маленькой бутылочкой, привязанной к ее запястью на золотую цепочку.
— Если это так, — беспечно продолжила герцогиня, — так может, нюхнешь их? Здесь и сейчас?
Ида, сердито сопя, откинулась на спинку стула, испепеляя старуху яростным взглядом.
— Что, нет? — зловредно хихикнула та. — Я так и думала.
— Я шкуру с тебя спущу! — задушено прохрипел Натан. — Нике я пошлю огромный роскошный букет цветов с пожеланием выздоровления! Она ведь не пострадала?! Она не сильно пострадала?! Черт, она носит моего ребенка! — взревел Натан, подскакивая. — Если с ним что-то случится!.. Где Ника сейчас?! Где она?
— Полагаю, у своего спасителя в гостях, — проскрипела старуха. — У королевского казначея. Говорят, он оказался у нее в гостях совершенно случайно. Ну и спас ее. Увез в свой дом вместе со всем ее нищим выводком… влюбленный мальчишка!
— Я убью его, если он стоит между нами! Но Ника снова будет моей! Только моей! Я не откажусь от нее!
— Тогда не удивляйся, — проорала Ида, не выдержав, подскочив на ноги, — если однажды служанка снова принесет ей флакон из опала!
Ивар сидел молча, прикрыв рукой лицо.
Плечи его мелко подрагивали.
Со стороны могло казаться, что он беззвучно смеется, но на самом деле его рвало и корежило от боли.
«Казначей увез Нику к себе…»
Чем они там занимались, у Ивара не было никаких иллюзий. Казначей более чем понятно обозначил свое отношение, и этой ночью, благодаря усилиям этой мерзавки Иды они…
Они…
Осознать это Ивару было так же больно, как принять потерю отца. Понять, что поддерживаемая искра разума погасла.
Так же больно сейчас было принимать то, что любимая женщина эту ночь провела в объятьях другого.
Эта боль душила, наполняла легкие болью, словно битым стеклом.
Хотелось кричать, выть, грызть от отчаяния стол, рвать скатерть, разметав все приборы по полу.
Бесноваться, выплевывая невыносимое страдание.
Это было как вновь переживаемое предательство. Как отречение — Ивар переживал это много раз. Родные любили принести его в жертву, любили предать, чтобы раздобыть хоть мизерную, но выгоду для себя.
Но эти предательства, вроде бы ставшие привычными, каждый раз поражали его свежей болью.
Мать, брат… теперь настал черед Ники.
Хоть она. конечно, и не принадлежала ему, и никогда не была близка…
Как же хочется плакать и выть…
Но рядом были те, кто не поймет этих чувств и перед кем показывать слабость не стоило.
И Ивар душил вопль в груди, хотя ему казалось. что его разум закипает от боли и ярости.
«Я все равно должен защитить ее, — проглотив горький ком ревности и жгучей досады, подумал Ивар. — Она мне не принадлежала и не обещалась. Так о каком предательстве я думаю? Она невинна предо мной. Надо взять себя в руки… Казначей… Смазливый мальчишка, глупый и слишком наивный. Он не может ее сохранить. Значит, что-то должен придумать я… Спасти ее от покушений!»
— Что в этом смешного?! — прогрохотал голос Натана над его головой. — Ты что, смеешься?!
Натянув на свое лицо кривую маску смеха, Ивар отнял ладони от лица.
— Нет, вовсе нет, — хрипло ответил он, утирая невольно выступившие слезы на покрасневших глазах.
Натан вспыхнул от гнева.
— Только такой ублюдок, как ты, может смеяться над чувствами, — выпалил он.
Ивар улыбнулся — теперь по-настоящему, свирепо и дерзко.
— Я законнорожденный, — рыкнул он. — И, в отличие от тебя, первенец. Старший. Так что, скорее всего, глядя на твои метания я оспорю у тебя герцогскую корону. Я отдал тебе ее опрометчиво. Был молод и глуп. Теперь я умнее. Да и чешуи у нас с тобой как будто бы поровну.
— Ты не посмеешь!.. — вскричала старая герцогиня.
С дрожащими губами, с трясущимися руками она подскочила на ноги, но Ивар осадил ее коротким и хлестким:
— Сидеть!
И мать бессильно упала на место, глотая воздух побелевшими губами.
