Генерал дракон моей сестры (СИ) - Юраш Кристина

И в этот миг я ненавидел себя.

«Вот почему не она? — кричал разум. — Она добра. Она верна. Она заботится о сестре! Она достойна счастья! Почему же моё тело не отзывается на неё? Почему мои руки не хотят её обнять? Почему мои губы не жаждут её поцелуя?»

— Говори, - мягко произнес я, видя, как Витта опускает глаза.

— Так вот, вместо подарка на помолвку мне, который принято дарить, лучше купите красивое платье для моей сестрички, - прошептала она. - А то у нее совсем нечего надеть на свадьбу… А я не хочу, чтобы кто-то снова шушукался за ее спиной, и на этот раз из-за ее наряда. Поэтому я хочу, чтобы платье было роскошным. Вы… вы сможете выполнить мою просьбу? Мне ничего не дарите. Не надо. Я просто… меняю свой подарок на ее платье.

Я смотрел на неё — и чувствовал, как пустота расширяется в груди, будто выедая всё, что осталось от человечности.

— Я знаю, что это неправильно, - сказала она, и в её голосе звучала такая искренняя тревога, что мне захотелось упасть на колени перед ней и просить прощения за мои грязные мысли о ее сестре. - И что бабушка, если узнает об этом, меня накажет, но я готова к наказанию.

Я шумно втянул воздух. Но в лёгкие не попало ни капли кислорода. Только огонь.

Теперь клетка сжималась не вокруг тела — а вокруг души.

И я понял: это не клетка. Это удавка. Она — воплощение доброты. Она — свет.

А я… Негодяй, который мечтает о другой. Я недостоин даже ее взгляда.

— Да, - произнёс я, и мой голос прозвучал так глухо, будто из могилы. - Если вы так хотите. Я сделаю всё, что вы просите.

Я взял её тонкие пальцы и прижал к губам. Вежливо. Благородно. Как подобает жениху.

Но внутри — ничего. Ни тепла. Ни трепета. Ни даже лёгкого возбуждения.

Только пустота, которая кричала: «Это не она. Это не твоя. Твоя та, другая!»

Я зажмурился.

Я ведь действительно её выбрал. Она мне понравилась. Я не думал, что встречу… мою.

Столько столетий — и ни разу. Столько женщин, балов, знакомств. Ни одна. Я подумал о том, что пора бы бросить все эти поиски. И выбрать себе невесту. И выбор пал на Витту. Лучше ее я никого не встречал. Она не подлой, коварной, а когда увидел, что посреди бала она принесла в ладошке птичку с перебитым крылом, я понял, что лучше женщины я никогда не встречу.

Птичку починили. Моим приказом. И я видел столько радости в ее глазах, когда пичужка вспорхнула с кружевных перчаток, что решил подойти к ее бабушке и серьезно поговорить.

«Я бы на вашем месте этого не делал! Ее сестра — сумасшедшая! Вы же не хотите, чтобы это осталось в вашем роду?» - слышал я добрые советы.

Теперь я понимал, почему вокруг нее не вьются женихи. Ее сестра — сумасшедшая.

«Вы же сами видите, господин генерал! Она ведет себя неподобающим образом!» - шептали мне.

«С каких пор доброта, милосердие и сострадание стали признаками сумасшествия?» - произнес я. Старая салфетка леди Хейверинг была ужасно недовольна нарушением этикета внучкой. И выглядела, как коршун, готовый наброситься на Витту с нравоучениями, стоит только всем отвернуться.

Но когда я подошел и завел разговор о женитьбе, старая перечница тут же изменилась в лице.

Я слышал своими ушами, как она, ласково уводя внучку в карету, ибо приличные девушки на балу не задерживаются, сказала ей, что впервые ее дурость помогла найти очень достойного жениха.

А потом — всё изменилось. Одно прикосновение. Один взгляд. Один вдох — и я сгорел.

Желание, преступное, тайное, всепоглощающее — оно не просило разрешения.

Оно взяло мою душу и бросило в омут страсти.

— Спасибо! — расцвела Витта и ушла, оставляя за собой шлейф жасмина и невинности.

Я остался в коридоре один.

Сжал кулаки так, что ногти впились в ладони. Кровь. Боль. Наказание.

На кону — её судьба. Все газеты уже раструбили о помолвке.

Приглашения разосланы. Отступать уже нельзя.

Я должен жениться на Витте.

Должен быть хладнокровным. Должен смотреть на её сестру, как на родственницу.

Должен улыбаться, когда Витта говорит: «Мой Гессен».

Но…

Смогу ли я коснуться её снова и не дрогнуть?

Смогу ли я вдохнуть её запах, когда она пройдёт мимо, и сохранить спокойствие?

Смогу ли я представить, как её губы шепчут моё имя в темноте, в постели, в агонии удовольствия, и не выдать своих чувств?

Глава 15

Служанки помогли мне снять мои лохмотья — эти жалкие лохмотья, что когда-то были платьем, а теперь напоминали оболочку, сброшенную кожей змеи после пытки. Ванна была горячей, почти обжигающей, будто пыталась смыть не только грязь, но и саму память. Я вдыхала запах шампуня с лавандой и жасмином — сладкий, лживый, будто обещал покой, которого у меня нет и не будет никогда.

Потом я улеглась в кровать.

Скрип матраса — тот самый. Родной, и оттого ещё мучительнее. Он ворвался в сознание, как призрак, утаскивающий меня обратно в тот день, когда я впервые проснулась мёртвой.

Господи, где я? Почему в зеркале отражается другая девушка? Куда делась моя сумка, ключи, телефон?

В тот день в квартире с утра пахло газом. Я принюхивалась к кухне, пытаясь понять — кажется мне или нет. Ещё и проклятый насморк! Все ручки плиты стояли в правильном положении. Это меня успокоило. Я капала себе в нос, чтобы пробить эту сопливую плотину, трубно высморкалась, вернула себе обоняние… Сделала чай с мёдом. Прошла по кухне, снова принюхалась — и вдруг провалилась в тьму, как будто земля ушла из-под ног.

Я списала это на вирус, а потом… Потом я очнулась среди незнакомых людей, один из которых чем-то светил мне в лицо. Все они напоминали актеров какого-то театра, переодетых в костюмы позапрошлых веков.

Я лежала на этой кровати тогда, как лежу сейчас — с пустотой в груди, где должно быть сердце. Хотелось домой. Хотелось кричать, бить зеркала, выцарапывать себе глаза, лишь бы не видеть чужое лицо.

Однажды я действительно закричала — дико, беззвучно, в подушку, — когда поняла: дома не существует. Я — не я. Я — Вилена Арфорд, чья жизнь — пепел, чья душа — в залоге у морали, а тело — лишь оболочка для чужих желаний и амбиций.

И вынуждена была играть роль аристократки.

Но проклятые сплетни просочились в общество.

Я не знаю, кто их разнес. Болтливые доктора, которые осматривали меня. Или слуги, которые не сошлись характером и в цене с бабушкой, вынужденные с обидой покинуть этот дом.

Но так или иначе, многие стали считать меня с приветом.

Но генерал… Генерал поверил мне сразу. Он не смотрел на меня как на сумасшедшую родственницу невесты. Его взгляд не сквозил снисходительностью. Он словно видел меня насквозь.

Я понимала, что должна взять себя в руки. Должна успокоиться и вести себя приветливо, но холодно. Встав с кровати, я подошла к зеркалу.

— Доброе утро, господин генерал, — произнесла я, стараясь, чтобы ни один мускул не дрогнул на моем лице. — Спасибо, господин генерал. Доброй ночи, господин генерал!

Я старалась делать лицо максимально холодным, держала вежливую улыбку и очень надеялась, что это пройдет. Может, просто нужно время, чтобы привыкнуть?

— Доброе утро, господин генерал, — произнесла я, внимательно следя за своим лицом.

Я репетировала эти фразы полчаса. Улыбалась, наклоняла голову, опускала ресницы, будто была актрисой на сцене.

Но когда представила его в комнате — тёмного, молчаливого, с глазами, проникающими в самые запретные уголки души — всё внутри сжалось.

Добившись более-менее приличного эффекта, я попыталась представить его в комнате. И тут же что-то дрогнуло внутри. Так лучше на него не смотреть. Так надежней. Разговаривать, как со стенкой.

Я легла в постель, натянув одеяло до подбородка. Тепло казалось насмешкой. Как будто мир пытался усыпить мою боль, чтобы легче было вонзить нож завтра.

Закрыв глаза, я убеждала себя:

Это не сугроб. Это не ночь на дороге. Ты в доме. Ты в безопасности.