Лекарь Империи 12 (СИ) - Лиманский Александр

Ужас от воспоминаний. От того, что она сделала под влиянием паразита. От тех слов, которые говорила. От той ненависти, которую испытывала. Всё это обрушилось на неё разом, как лавина, и я видел, как её лицо исказилось от боли, как в глазах заблестели слёзы.

— Илья… — прошептала она. Её голос был хриплым, слабым, но это был её голос. Настоящий. Без той чужой холодности, без той злобы, которая звучала в нём последние дни.

Я шагнул к ней. Ноги едва держали, но я шагнул.

— Я здесь. Всё кончено.

Я хотел сказать что-то ещё, что-то важное и значимое, но слова застряли в горле. Вместо этого я просто стоял и смотрел на неё, и чувствовал, как что-то тёплое разливается в груди. Облегчение. Радость. Любовь.

Потом я вспомнил, что мы здесь не одни.

Повернулся к Шпаку, который всё ещё пытался встать с кресла. Его движения были неуверенными, как у человека, который слишком долго пролежал в постели и забыл, как пользоваться ногами.

— Леонид Аркадьевич, спасибо. За всё. Теперь её отец. Мы должны провести такую же процедуру для него, пока паразит не укоренился ещё глубже.

Шпак поднял на меня взгляд. Его глаза были мутными от усталости, лицо бледным, почти серым.

— Подожди… — он покачал головой, и это простое движение, казалось, потребовало от него огромных усилий. — Дай мне минуту. Или час. Или несколько часов. — Он провёл рукой по лицу, размазывая пот. — Я пуст, Разумовский. Эта тварь высосала из меня почти всё. Мне нужно восстановиться. Минимум несколько часов, а лучше — до завтра.

Я посмотрел на него и понял, что он не притворяется. Менталист действительно был на пределе. Его Искра, которую я видел через Сонар во время операции теперь едва тлела, как угасающий уголёк. Он отдал всё, что имел, чтобы вытащить паразита из Вероники.

И я сам чувствовал себя не лучше. Гул в голове не прекращался, руки дрожали, перед глазами всё ещё плясали цветные пятна. Мой удар по паразиту забрал больше сил, чем я ожидал.

— Хорошо, — кивнул я. — Отдыхайте. Отец подождёт. Главное, что Вероника в безопасности.

Дверь палаты открылась, и вошла Кобрук. Она бросила быстрый взгляд на нас троих — на меня, держащегося за спинку кровати, на Шпака, который всё ещё пытался собрать себя в кучу, на Веронику, которая смотрела на меня заплаканными глазами — и всё поняла без слов.

— Получилось? — спросила она коротко.

— Получилось.

Кобрук кивнула и подошла к Шпаку.

— Леонид Аркадьевич, пойдёмте. Я провожу вас в комнату отдыха. Вам нужен чай, покой и, возможно, что-нибудь покрепче чая. У меня в кабинете есть отличный коньяк, который я храню для особых случаев.

Шпак не стал спорить. Он с трудом поднялся из кресла, опираясь на подлокотники, и позволил Кобрук взять себя под руку. У двери он обернулся и посмотрел на меня.

— Разумовский, — сказал он, и в его голосе не было обычного презрения. Только усталость и что-то похожее на уважение. — Ты хорошо работал. Для мясника.

И ушёл, прежде чем я успел ответить.

Дверь закрылась за ними с тихим щелчком. Мы остались вдвоём. Я повернулся к Веронике.

Она лежала на кровати, бледная, с заплаканным лицом и растрёпанными волосами. Она выглядела истощённой, как человек, который только что пережил тяжёлую болезнь.

Но её глаза — её глаза были живыми. Настоящими. В них была боль, была вина, был страх. Но не было той чужой, холодной пустоты, которая пугала меня последние дни.

Я подошёл к кровати и сел на её край. Матрас прогнулся под моим весом, и Вероника чуть сдвинулась, освобождая мне место.

Она протянула руку и коснулась моей щеки. Её пальцы были холодными, но прикосновение было нежным, почти робким. Как будто она боялась, что я отшатнусь, что оттолкну её.

— Илья, — прошептала она, и её голос дрогнул. — Прости меня. Пожалуйста, прости. Я говорила такие ужасные вещи. Такие страшные, жестокие вещи. Я помню всё, каждое слово, как в кошмарном сне. Я не могла себя контролировать. Я пыталась, честное слово, пыталась. Внутри меня была настоящая я, которая кричала, которая билась о стены, которая умоляла остановиться. Но я не могла. Эта тварь… эта тварь была сильнее.

Слёзы текли по её щекам, и она не пыталась их вытереть.

— Я называла тебя чудовищем. Колдуном. Говорила, что ненавижу тебя. А ты… ты всё равно пришёл. Всё равно спас меня. Почему, Илья? Почему ты не отступил? Почему не бросил меня?

Я взял её руку и поднёс к губам. Поцеловал холодные пальцы, чувствуя, как она вздрагивает от этого прикосновения.

— Потому что это была не ты, — сказал я тихо. — Ни на секунду. Я знаю тебя, Ника. Знаю твой голос, твой взгляд, твою улыбку. И всё это время я говорил не с тобой, а с этой дрянью в твоей голове. Я видел, как она пытается притвориться тобой, как она использует твоё лицо, твои слова. Но это была не ты. И я ни на секунду в этом не сомневался.

Она всхлипнула и потянулась ко мне.

Я обнял её, прижал к себе, чувствуя, как её тело содрогается от беззвучных рыданий. Она вцепилась в мой халат, как утопающий вцепляется в спасательный круг, и плакала, плакала, выпуская наружу весь страх, всю боль, всё отчаяние последних дней.

Я держал её и гладил по волосам, и чувствовал, как что-то тёплое разливается в груди. Это не была страсть — сейчас было не время для страсти. Это было облегчение. Нежность. Чувство возвращения домой после долгого и страшного путешествия.

Она была здесь. Она была собой. Она была со мной.

— Всё хорошо, — шептал я, прижимая её к себе. — Всё уже хорошо. Ты в безопасности. Я с тобой. Никто больше не причинит тебе вреда.

Она подняла заплаканное лицо и посмотрела на меня. В её глазах была благодарность, была любовь, было что-то ещё — что-то глубокое и важное, что невозможно выразить словами.

— Я люблю тебя, Илья, — прошептала она. — Я так тебя люблю. Даже когда эта тварь контролировала меня, где-то глубоко внутри я знала это. Помнила это. И это… это было единственное, что помогало мне не сдаться окончательно.

— Я тоже тебя люблю, — ответил я. — И никогда не переставал.

Она улыбнулась сквозь слёзы. Слабой, измученной улыбкой, но настоящей. И это была самая красивая улыбка, которую я когда-либо видел.

Вероника хотела, чтобы я остался. Я хотел остаться. Но долг звал меня к другим пациентам — к Бореньке в реанимации, к её отцу в соседней палате, ко всем тем, кто зависел от меня.

— Иди, — сказала она, когда я попытался объяснить. — Я понимаю. Ты врач, у тебя есть обязанности. Я никуда не денусь. Буду здесь, когда вернёшься.

— Я вернусь, — пообещал я. — Как только смогу.

Я вышел из палаты и провёл следующие несколько часов в привычной рутине. Проверил Бореньку — его состояние оставалось стабильным, температура держалась в целевом коридоре, Семён, который уже вернулся из ординаторской, выглядел отдохнувшим и бодрым. Заглянул к отцу Вероники — тот спал под седацией, его показатели были в норме, паразит внутри него притих, словно затаился в ожидании чего-то.

К вечеру я вернулся в палату Вероники. Она не спала, ждала меня.

— Как отец? — спросила она тревожно.

— Стабилен, — успокоил я её. — Шпак отдыхает, восстанавливает силы. Завтра проведём такую же процедуру для него. Всё будет хорошо.

Она кивнула, но тревога не ушла из её глаз полностью. Её отец был сложной темой, я это понимал. Их отношения были непростыми ещё до появления паразита, а после всего, что произошло…

— Останься, — попросила она. — Пожалуйста. Хотя бы на эту ночь. Я не хочу быть одна.

— Хорошо, — сказал я. — Просто посижу здесь. Нужно убедиться, что ты в порядке.

В палате было кресло для посетителей — старое, продавленное, явно помнившее лучшие времена. Я опустился в него и почувствовал, как усталость, которую я сдерживал весь день, наконец настигла меня. Веки стали тяжёлыми, мышцы расслабились, голова сама собой склонилась к плечу.

Вероника протянула руку с кровати, и я взял её ладонь в свою. Маленькая, тёплая теперь, живая.