Леона. Книга 2 (СИ) - Яровая Лана

Волкодлак останавливается на границе леса, не решаясь шагнуть вперед. Поросло травой старое пепелище, разошелся лесной молодняк по некогда утоптанному двору. Он глядит на останки родного дома, и будто наяву встают перед ним видения из далекого прошлого: вот своими руками складывает он избу, лелея сладкие думы о том, как приведет в нее любимую; вот готов добротный дом, и округлившаяся женка нежно поглаживает живот, сидя на лавке подле печи, да, кутаясь в шаль, шьет ему новую рубаху; вот разыгралась за окнами вьюга, а в избе натоплено, тепло, и он качает в резной люльке свое новорожденное дитя; вот слышит он отчаянный зов любимой и срывается с места, забыв об охоте, мчится, не жалея лап, домой; вот пожирает жадное пламя их уютный дом, истекают бревна смолой, будто кровью; вот выносит он из жалящего огня бездвижную женушку, вот опускает он рядом хладное тело дочери…

Горе заполняет душу волкодлака, раздирает острыми когтями. Неистово рыдает внутри него человек, разрывается горестным криком. Но волк не может выразить свою скорбь слезами. Он поднимает голову к черному небу, с болью глядя на бесчувственную луну, и по темному лесу разносится исступленный вой.

Долетает волчий плач до стоящей невдалеке деревни, будит селян. И каждый из них знает по кому звучит эта песня.

Нет-нет да зарыдает чья-нибудь женка в отчаянном страхе, возьмется за топор напуганный мужик. Помнят селяне, страшную ночь. Помнят цену предательства.

Волкодлак выплескивает без остатка накопившуюся за еще один оборот темную тоску, оставляя все свое горе на старом пепелище — там, где ему есть место. Он опускает голову, в последний раз глядя на останки избы, тяжело поднимается с места и уходит, так и не ступив за пределы леса. Подобрав, оставленный в лесу узелок, со всех лап мчится он теперь к заросшему голубыми цветами лугу, чтобы успеть до зари. Чтобы встретить этот рассвет с любимыми.

Совсем зарос одинокий погост у самой кромки леса, сравнялась с землей могилка — чужой и не заметит, не узнает, что спят здесь крепким сном молодая дева и ее дитя.

Посветлел небосвод, когда на лесной границе показался седой волкодлак. Огромный зверь шагнул из-под тени деревьев, но на луг ступил человек. Он развязал принесенный в зубах узелок, надел порты, скрывая наготу, и облачился в нарядную рубаху — не абы куда пришел, на свиданье с милыми сердцу девами: женушкой любой и доченькой малой. Надел на голову кожаный ремешок, пригладил черные с проседью волосы.

С легким сердцем опустился мужчина на могилку — не гоже к любимым тоску нести. Расстелил подле поминальную скатерку, опустил поверх цветастый платок — подарок любимой женке, а рядом резного крашенного конька поставил — новую игрушку для доченьки. Да стал раскладывать рядом с подарками принесенную снедь: разлил по кружкам сладкий кисель из баклаги, развернул вощеную холстину с мягкими блинами, открыл туесок с кутьей, вставил в кашу три деревяные ложки.

Когда опустились на луг первые солнечные лучи, мужчина поднял кружку, отпил киселя да отведал поминальную кашу, глядя на залитый туманном луг. И в пронзенном солнечными лучами мареве виделась ему семья: прекрасная дева, плавной походкой идущая к нему из белесой дымки, и совсем еще малое дитя, бегущее навстречу с распростёртыми объятиями. Но стоило моргнуть, и исчезло сладкое виденье.

Он вздохнул, тяжело опуская голову.

Но вот послышался сзади звонкий детский смех и едва различимый голос любимой. Легла на мужское плечо холодная невесомая рука, провела по его буйной голове, покрытой сединой, словно инеем.

Мужчина не смел шевельнуться — нельзя, а ну как увидит их Морана, уведет любимых с долгожданного свидания: нельзя мертвым к живым приходить, так Боги еще на заре веков наказали. Лишь раз в оборот на восходе, в краткое мгновенье, пока не поднимется над землею солнце, можно попытаться нарушить божий наказ и свидеться с ушедшими в этот день за грань.

— Множится твоя седина… — слышится тихий потусторонний голос.

— Пусть…

— Нельзя нам видеться, с каждым разом все больше жизни своей отдаешь за наши встречи.

— Пусть, — повторяет он. — Тем скорее к вам приду.

Она молчит. Лишь качает призрачной головой. Но он не видит того — нельзя ему обернуться, нельзя, а то разрушит и без того тонкую связь.

Мужчина смотрит в небеса, пристально глядя на то, как поднимается солнце, отсчитывающее время до конца их свидания.

— Прости меня, любушка моя… — в который раз за прошедшие обороты молит он о прощении.

— Я не держу зла, — звучит ласковый голос. И она, как и много раз прежде, заверяет терзающегося супруга: — Не твоя в том вина.

— Моя. Я тебе слово беречь давал. Я не сберег… — С трудом молвит он, преодолевая вставший в горле комок.

— Так, видно, было нам суждено, — смиренно произносит прекрасная дева.

На голове ее лежит кружевной покров, что опустил на нее супруг, хороня, но лицо не скрыто. И хоть пролегла на нем светлая печаль, глаза ее светятся нежной любовью.

Мужчина опускает руку на скатерку и, не глядя, протягивает назад.

— Не думай о худом, — говорит она, касаясь его ладони, переплетая призрачные пальцы с его — горячими и живыми. — За подарки спасибо тебе, порадовал. — Голос ее мягок, льется серебристым ручейком.

Солнце все выше встает, оставляя им до конца встречи краткие мгновенья.

— Отпусти нас, — молит она, невесомо сжимая его ладонь. — Нам давно уж пора. А тебе дальше жить должно.

Мужчина напрягается.

— Нет, — горько выдыхает он. — Нет. Скоро уж свидимся, родная. Чувствую я близко моя смерть ходит. Подождите еще немного.

— Рано тебе, — хрустальный голос ее звучит тише. — Тебе теперь есть о ком заботиться. Береги ее, Воимир…

Совсем уж почти встало над землею солнце. Тает ощущение руки супружницы. Но вот шевелится сбоку резной конек, и мужчина не выдерживает, чуть поверчивает голову и смотрит в его сторону: сидит его доченька ненаглядная, смеется, качая игрушку.

— Тятя, — лепечет дитя и протягивает к нему ручки.

Воимир улыбается ей нежно, но, стремясь хоть краем глаза успеть увидеть возлюбленную, скоро оборачивается назад — все равно уже нарушен один запрет, все равно подходит их время к концу: нечего теперь терять.

Она все такая же прекрасная, как и раньше. Только в глазах теперь застыла печаль. Лицо ее озаряется светлой улыбкой, и она склоняется к милому своему избраннику, касается горячих губ невесомым поцелуем.

Но вот солнце полностью встает на небосводе, и теперь уже все его лучи касаются проснувшейся земли, разрывая призрачный туман. И любимые истаивают туманной дымкой.

Он тяжело вздыхает, пряча лицо в ладонях. Вновь накрывает его темная тоска.

***

К вечеру того же дня в трактире небольшого городка на окраине Милонежского княжества появился уставший пеший мужчина. Он ненадолго зашел в конюшню — проведать оставленного со вчера конька, и скоро отправился в харчевню.

На небольшом помосте у стойки готовился к выступлению молодой песняр в цветастых одеждах. Худенький парень сидел на трехногом табурете и увлеченно перебирал струны.

Мужчина вошел в залу, полную кутящего народа, отыскал небольшой свободный столик в дальнем углу и опустился перед ним на скамью. Тут же подошла к нему шустрая разносчица, игриво стреляя в пригожего мужчину глазками.

— Чаво принести гостю дорогому? — спросила она и невзначай поправила пышную грудь.

Мужчина равнодушно глянул на девицу.

— Меда жбан. Да покрепче. — коротко сделал он заказ и перевел взгляд на менестреля.

Девица чуть сдвинулась, загораживая обзор, и, лукаво улыбнувшись, спросила:

— Может добрый путник еще чаво желает?

— Меда жбан, — повторил он, подняв не нее тяжелый взгляд. — Да покрепче.

Девушка сникла, тут же спрятав улыбку, потухли в еще миг назад блестевших глазах озорные искорки. Она понятливо кивнула и ушла к стойке, виляя меж густо расставленных по зале длинных столов.

Едва перед мужчиной опустился высокий жбан, как он тут же подхватил его и, лишь ополовинив, поставил обратно на стол.