Лекарь Империи 12 (СИ) - Лиманский Александр

Чистый адреналин ужаса, который способен творить чудеса даже с умирающим организмом.

Он отшатнулся вглубь квартиры, врезался спиной в стену так, что с полки посыпались какие-то безделушки, схватился за голову обеими руками и продолжал кричать — бессвязно, срывающимся голосом.

— Двуногий, он сопротивляется! — голос Фырка звенел от тревоги, и я краем глаза заметил, как бурундук мечется вокруг головы Сергея Петровича, пытаясь рассмотреть что-то невидимое мне. — Паразит вцепился в него намертво! Ты его так не вытащишь, только мозги ему порвёшь!

— Вижу, — процедил я сквозь зубы, потирая виски. Голова гудела, как колокол после удара. — Надо было сначала седировать. Дать что-нибудь успокоительное, чтобы он расслабился и не сопротивлялся…

— Ну так забери его в больницу! Там и препараты есть, и условия нормальные, и помощники, если что!

— Некогда теперь об этом думать.

Я действительно не хотел все усложнять и не думал, что эта процедура будет настолько болезненной. А быть может Серебряный забыл об этом упомянуть, зная мое упорство.

В прошлой жизни я бы никогда не начал сложную процедуру без подготовки, без страховки, без плана Б на случай осложнений. А тут — рванул с места в карьер, как студент-первокурсник на первой операции.

Самоуверенность, помноженная на отчаяние — убийственная комбинация.

Сергей Петрович между тем уже не слушал — да и не мог слушать в своём состоянии.

Он метнулся в сторону, и не ко мне, а к выходу из квартиры, к приоткрытой двери, за которой виднелась тусклая лампочка лестничной площадки. Его глаза были безумными, как у загнанного зверя, который видит единственный путь к спасению и готов пробиваться к нему любой ценой.

Если он выбежит на лестницу в таком состоянии — крича про убийц и маньяков — через пятнадцать минут здесь будет полиция. И тогда всё станет намного, намного сложнее.

Я догнал его в два прыжка, благо квартира была крошечной.

Бить его я не стал — бить больного человека с циррозом печени, портальной гипертензией и вероятными нарушениями свёртываемости крови — не самая хорошая идея. К тому же это какой-никакой отец Вероники.

Один неудачный удар — и внутреннее кровотечение, с которым в этих условиях я ничего не смогу сделать. Вместо этого я использовал захват, которому научился ещё в прошлой жизни. Профессор Ковальчук, старый психиатр с сорокалетним стажем, лично показывал нам, как фиксировать буйных пациентов без травм и лишнего насилия.

Подсечка под колено — мягкая, контролируемая, чтобы он не упал плашмя и не расшиб голову. Контролируемое падение на бок, моя рука под его затылком, чтобы смягчить удар.

Перехват рук за спиной, пока он ещё не успел сориентироваться. Всё это заняло секунды три, не больше, и вот Сергей Петрович уже лежал на затоптанном коврике лицом вниз, с заведёнными за спину руками.

Я придавил его коленом — аккуратно, не перенося весь вес — и одновременно стянул его запястья поясом от халата. Узел получился не слишком тугим, чтобы не нарушить кровообращение в и без того изношенных сосудах, но достаточно надёжным, чтобы он не смог освободиться сам.

— УБИВАЮТ! — продолжал орать он, извиваясь подо мной, как червяк на крючке. — ЛЮДИ ДОБРЫЕ, ПОМОГИТЕ! УБИЙЦА В ДОМЕ! МАНЬЯК!

— Сергей Петрович, успокойтесь, — я старался говорить ровно, хотя сердце колотилось где-то в горле, а руки предательски подрагивали от выброса адреналина. — Я пытаюсь вам помочь. Вам и Веронике. Вы оба больны, у вас в голове…

— ПОМОГИТЕ! УБИВАЮТ! НА ПОМОЩЬ!

Бесполезно. Он меня не слышал — или не хотел слышать, что в данном случае было одно и то же. Паразит, потревоженный моей неудачной попыткой извлечения, накачивал его страхом и яростью с удвоенной силой. Превратил в обезумевшее животное, неспособное на рациональное мышление.

Я поднялся с колен, тяжело дыша, и вытер пот со лба тыльной стороной ладони. Во рту стоял металлический привкус — то ли от напряжения, то ли прикусил язык, не заметив.

Квартира вокруг меня выглядела ещё более убого, чем раньше: опрокинутый стул, разбитая ваза на полу, рассыпанные бумаги. Следы борьбы.

И только тогда я услышал за спиной тихий голос, от которого у меня похолодело всё внутри.

— Что… здесь происходит?

Голос был женским. Тихим, почти шёпотом. И в нём было столько ужаса, что у меня перехватило дыхание ещё до того, как я обернулся. Я знал этот голос. Узнал бы его из тысячи других, даже во сне, даже в бреду, даже на пороге смерти.

Вероника.

— Ох, двуногий… — голос Фырка упал до трагического шёпота, как у древнегреческого хора перед финальной катастрофой. — Ты попал. Капитально попал. Настолько попал, что я даже не подберу подходящего слова.

Я медленно повернулся, уже зная, что увижу. Уже понимая, как эта картина выглядит со стороны.

Вероника стояла на пороге квартиры, в проёме приоткрытой двери, которую я в спешке не закрыл за собой. На ней было её любимое серое пальто с большими пуговицами. В руках она держала два пакета с продуктами: из одного торчал батон белого хлеба, из другого — горлышко бутылки молока и пучок зелёного лука.

Она ходила в магазин. Покупала еду для себя и для отца, пока я здесь устраивал… это.

Её взгляд скользнул по комнате, фиксируя детали: опрокинутую мебель, разбросанные вещи, меня — взъерошенного, тяжело дышащего, с безумным, наверное, блеском в глазах.

И её отца на полу — связанного, с заломленными за спину руками, продолжающего выкрикивать что-то невнятное о маньяках и убийцах.

Пакеты выскользнули из её ослабевших пальцев. Она даже не попыталась их удержать — просто разжала руки, и они упали на пол с глухим стуком. Бутылка молока покатилась в сторону. Хлеб вывалился из пакета и лёг рядом с ногой отца.

Я смотрел на эту нелепую натюрмортную композицию — хлеб, молоко, связанный старик — и понимал, что никакие слова сейчас не помогут. Что бы я ни сказал, как бы ни объяснял, она видит то, что видит. А видит она своего парня, который напал на её больного отца и связал его, как преступника.

— Дочка! — Сергей Петрович, заметив её, завопил с удвоенной энергией, словно получил второе дыхание. Его голос срывался на хрип, но громкости не терял. — Вероника! Доченька, помоги! Он меня убить хочет! Он сумасшедший! Он мне в голову лез чем-то, колдовал!

Я поднял руки в примирительном жесте, стараясь двигаться медленно, без резкости. Как с диким животным. Или с пациентом в остром психозе, который может в любую секунду наброситься или убежать.

— Ника, — сказал я настолько спокойно, насколько мог в этой ситуации. — Я понимаю, как это выглядит. Понимаю, о чём ты сейчас думаешь. Но дай мне шанс объяснить, прежде чем…

— Что объяснить⁈

Её голос сорвался на визг, и я увидел, как её лицо исказилось — от шока к гневу переход занял меньше секунды. Глаза метались от меня к отцу и обратно, в них плескались ужас и непонимание, и что-то ещё — та самая внушённая ненависть, которую я видел в глазах её отца несколько минут назад.

— Ты связал моего отца! Ты… ты что с ним сделал⁈

— Я пытался ему помочь. Снять то, что…

— Помочь⁈ — она почти смеялась, но это был смех на грани истерики. — Он лежит на полу связанный! Это ты называешь помощью⁈

— Да это выглядит странно, но так надо…

— Развяжи его, — её голос стал твёрже, командным. Голос человека, который принял решение. — Сейчас же развяжи.

— Не могу.

— Развяжи!

— Ника, послушай меня, — я сделал шаг к ней, и она отшатнулась так резко, словно я был заразным. Словно от меня воняло чумой. И это было больно — физически больно, как удар под дых. — У твоего отца ментальный паразит. Магическое воздействие на разум, понимаешь? Кто-то влез ему в голову и заставляет делать вещи, которые он сам бы никогда не сделал. Эта его ненависть ко мне, эти его слова — это не он. Это паразит говорит его устами.

Её лицо исказилось снова, но теперь не от гнева — от чего-то похожего на брезгливость. Так смотрят на бездомных, которые несут бессвязный бред на улице. Так смотрят на пациентов психиатрических клиник.