Лекарь Империи 12 (СИ) - Лиманский Александр

Пятнадцать-двадцать минут.

Я продолжал качать — и-раз, и-два, и-три — руки работали на автопилоте, пока в голове моей с точностью выстраивались другие цифры. Статистика выживаемости при остановке сердца. Проценты, которые я знал наизусть, которые вбивали нам в голову на каждой лекции по реаниматологии.

При остановке сердца без дефибрилляции шансы на успешную реанимацию падают на семь-десять процентов с каждой проклятой минутой. После пяти минут они уже ниже пятидесяти процентов.

После десяти минут — стремятся к нулю, превращаются в статистическую погрешность, в чудо, на которое нельзя рассчитывать. После пятнадцати минут — это уже не реанимация, это формальность, это констатация смерти с заполнением соответствующих документов.

Пятнадцать-двадцать минут — это вечность. Это целая жизнь. Это больше, чем человеческий мозг может выдержать без нормального кровоснабжения.

Без дефибриллятора, который мог бы перезапустить фибриллирующее сердце электрическим разрядом. Без адреналина, который мог бы подстегнуть умирающую сердечную мышцу.

Без амиодарона, без атропина, без всего того арсенала медикаментов и оборудования, который есть у нормальной реанимационной бригады и которого у меня здесь не было и быть не могло.

Всё, что я мог — это поддерживать минимальное кровообращение своими руками. Качать, качать, качать, вдыхать воздух в эти неподвижные лёгкие, и надеяться на чудо.

Этого было недостаточно.

Этого было катастрофически, безнадёжно, убийственно недостаточно.

Глава 6

Руки продолжали ритмично вдавливать грудину Бореньки — и-раз, и-два, и-три — автоматические движения, вбитые в мышечную память годами работы в реанимации, а мозг тем временем лихорадочно перебирал варианты, один хуже другого.

Ждать скорую — это был смертный приговор. И я понимал это с той же уверенностью, с какой знал, что солнце завтра взойдёт на востоке.

Даже если бригада приедет через пятнадцать минут — а скорее всего будет все двадцать, потому что диспетчеры всегда, всегда занижают время ожидания. Это у них профессиональная деформация такая, чтобы люди не паниковали раньше времени и не названивали каждые тридцать секунд с вопросом «Ну где же вы?».

К тому моменту мозг Бореньки превратится в кашу. Необратимые повреждения коры, гибель нейронов целыми кластерами, вегетативное состояние в лучшем случае, смерть в худшем. И никакие чудеса современной медицины — ни этого мира, ни того, откуда я пришёл — не смогут вернуть то, что уже умерло.

Нет. Так не пойдёт. Категорически не пойдёт.

Если гора не идёт к Магомету — значит, Магомет должен взять эту чёртову гору за шкирку и притащить к себе, хочет она того или нет.

— Капитан! — крикнул я, не прекращая компрессий, не сбиваясь с ритма ни на долю секунды. — Лапин! У меня к вам вопрос, и от ответа на него зависит, будет этот человек жить или умрёт в ближайшие полчаса. Сколько отсюда до ближайшей подстанции скорой помощи? Не до больницы — до подстанции, где стоят машины и хранится оборудование?

Лапин вздрогнул от неожиданности — видимо, не ожидал, что человек, который только что делал искусственное дыхание рот в рот незнакомому мужику, способен одновременно строить какие-то планы и задавать логичные вопросы.

Большинство людей в такой ситуации впадают в ступор или истерику, но я-то не большинство людей. Я лекарь. Был врачом в прошлой жизни, стал целителем в этой. И паника — это роскошь, которую я не могу себе позволить.

— Подстанция? — капитан на секунду задумался, наморщив лоб и явно прокручивая в голове карту района. — Есть одна на Красноармейской, за старым универмагом. Если с мигалками и сиреной, без светофоров… минут пять, может, семь. Зависит от того, насколько быстро народ будет разъезжаться с дороги.

Пять минут. Пять минут непрямого массажа сердца — это ещё в пределах терапевтического окна, это ещё не смертный приговор, это ещё шанс. Небольшой, процентов тридцать-сорок, но шанс. А пятнадцать-двадцать минут — это уже лотерея, в которой выигрышных билетов практически не осталось.

— Тогда план у нас будет такой, — я говорил быстро, но чётко. Отрывисто, как на утренней планёрке, когда каждая секунда на счету и времени на политесы просто нет. — Мы берём этого гражданина. Не смотрите на меня так, капитан, я в курсе, что он тяжёлый — и несём его вниз, в вашу машину. Прямо сейчас, не теряя ни секунды на обсуждения и согласования. Вы врубаете сирену, мигалки, всё что есть, и гоните на эту вашу подстанцию. Там я смогу его реально спасти, — я кивнул на свои руки, которые продолжали методично вдавливать грудину.

Лапин и сержант переглянулись — быстрый, почти неуловимый взгляд, которым обмениваются люди, привыкшие работать в паре и понимающие друг друга без слов. Я видел такие взгляды между опытными хирургами и операционными сёстрами, между пилотами и штурманами, между всеми, кто регулярно оказывается в ситуациях, где от слаженности действий зависят жизни.

— Ну, — Лапин почесал затылок, — это, конечно, не совсем по протоколу, но… — он посмотрел на Бореньку, на его серое, землистое лицо, на мои руки, методично вдавливающие грудину. — А, к чёрту протокол. Петров, берёшь за ноги. Я беру под мышки. На счёт три поднимаем, и аккуратно, чтобы лекарь мог продолжать свои… манипуляции.

— Подождите! — я поднял руку, останавливая их. — Секунду. Мне нужно… — я повернулся к Веронике, которая стояла в нескольких шагах от меня, прижавшись спиной к стене, и смотрела на происходящее огромными, испуганными глазами.

Наши взгляды встретились, и на секунду весь этот хаос вокруг перестал существовать.

В её глазах я видел страх — но не тот искусственный, внушённый паразитом страх, который гнал её от меня, заставлял говорить чудовищные вещи и смотреть на меня как на врага.

И я понял, что стою перед выбором.

Если я сейчас уйду — паразит может вернуться. Это было так же очевидно, как-то, что дважды два равно четыре. Стресс, который она переживала прямо сейчас, страх, усталость, эмоциональное истощение от всего пережитого — это была идеальная почва для того, чтобы эта фиолетовая дрянь снова подняла голову и взяла контроль над её сознанием.

Я видел, как это работает: стоило эмоциональному накалу упасть, стоило ей хоть на секунду усомниться — и паразит тут же начинал восстанавливать свои позиции, как сорняк, который прорастает сквозь асфальт.

Но Боренька умирал.

Прямо сейчас, прямо под моими руками, его мозг медленно погибал от кислородного голодания, нейрон за нейроном, синапс за синапсом. И каждая секунда промедления уменьшала его шансы на нормальную человеческую жизнь. Эта секунда, которая может стоить ему способности говорить, или ходить, или узнавать собственную жену.

Выбор, в сущности, был очевиден. Каким бы мучительным он ни был. Какой бы ценой ни пришлось за него заплатить.

Я выбирал жизнь. Я всегда выбирал жизнь — это было единственное, что я умел делать по-настоящему хорошо.

— Ника, — я заговорил быстро, но отчётливо, глядя ей прямо в глаза,. — Слушай меня внимательно, потому что у меня нет времени повторять, и от того, насколько точно ты выполнишь мои инструкции, зависит очень многое. Ты сейчас достаёшь телефон и вызываешь такси. Берёшь отца — да, связанного, и нет, ты его не развязываешь, ни в коем случае, слышишь меня? — и едешь в больницу. В нашу, в Центральную Муромскую. Заклей ему рот скотчем, или пластырем… Чем угодно, но не давай ему говорить, потому что каждое его слово — это паразит, который пытается до тебя добраться через него.

Она кивала, часто-часто, как заведённая игрушка, и я видел, что она изо всех сил пытается запомнить и удержать в голове каждое моё слово. Её руки дрожали незаметной дрожью, которую я научился распознавать у пациентов в состоянии шока.

— И самое главное, — я сделал паузу, чтобы она точно, гарантированно услышала следующие слова. — Никакого стресса. Никаких негативных эмоций. Не думай о плохом, не накручивай себя, не позволяй страху или злости взять над тобой верх. Я знаю, что это сложно, я знаю, что сейчас весь мир кажется тебе враждебным и опасным, но ты должна держаться. Пока ты спокойна — паразит спит, он не может тебя контролировать. Как только ты начнёшь паниковать, или злиться — он проснётся и снова возьмёт контроль над твоим разумом. Ты понимаешь меня? Повтори, что я сказал.