Лекарь Империи 12 (СИ) - Лиманский Александр

— Еле догнала, — она остановилась перед нами, слегка запыхавшись. — Прошу прощения, что прерываю. Знаю, что вы устали, знаю, что хотите отдохнуть. Но есть разговор.

Я инстинктивно напрягся. Что-то в её голосе, в её позе говорило о проблемах. О больших проблемах.

— Анна Витальевна, — Вероника попыталась улыбнуться. — Может, завтра? Илья так устал, он двое суток почти не спал, ему нужен отдых…

— Нет, — Кобрук покачала головой. — Разговор касается вас обоих. И он не ждёт до завтра.

Она помолчала секунду, потом кивнула в сторону входа.

— Пойдёмте обратно. Поднимемся ко мне в кабинет. Там объясню.

Я переглянулся с Вероникой. В её глазах я увидел то же, что чувствовал сам — тревогу, настороженность, предчувствие чего-то плохого. Она машинально прижала сумку с медведем к груди, словно ища защиты.

Наш спокойный вечер отменялся.

Глава 14

Мы шли по вечерним коридорам больницы, и с каждым шагом моё напряжение росло. Кобрук шла впереди, её каблуки чётко отстукивали ритм по линолеуму — цок, цок, цок — как метроном, отсчитывающий секунды до чего-то неизбежного. Спина прямая, плечи расправлены, ни единого лишнего движения. Она не оборачивалась, не объясняла ничего, просто вела нас куда-то с целеустремлённостью торпеды.

Я знал эту походку. Видел её много раз — когда Кобрук шла на совещание с проверяющими, когда готовилась к неприятному разговору с родственниками пациентов, когда собиралась кого-то уволить. Это была походка человека, который принял решение и не собирается его менять.

Вопрос только — какое решение?

Вероника держала меня за руку. Её ладонь была влажной, пальцы чуть подрагивали. Я чувствовал её пульс — частый, тревожный, как у испуганной птицы. Плюшевый Боренька торчал из сумки, перекинутой через её плечо, и его глупая улыбка казалась сейчас неуместной, почти издевательской. Мы только что вышли на свободу, только что вдохнули свежий воздух, только что позволили себе поверить, что всё закончилось — и вот опять.

— Двуногий, — голос Фырка прозвучал в моей голове. — Ты так вцепился в руку своей самки, что у неё пальцы посинеют. Расслабься.

Легко сказать — расслабься. Я лихорадочно перебирал варианты, и ни один из них мне не нравился. Что могло случиться?

Отец Вероники? Его состояние ухудшилось? Но тогда Кобрук сказала бы об этом сразу, не тащила бы нас куда-то.

Новая жалоба от Гаранина? Возможно. Этот старый… лекарь не из тех, кто сдаётся после первого поражения. Может, он накатал донос в Гильдию, и теперь нас ждёт официальное разбирательство?

Или это связано со Шпаком? Я задолжал ему услугу — «любую, какую попрошу». Может, он уже пришёл за платой? Может, ему нужно что-то, что я не смогу дать, и теперь Кобрук должна объяснить мне, в какую ловушку я попал?

— Спокойно, двуногий, — голос Фырка прозвучал в моей голове. — Я не чувствую угрозы. Никакой враждебности, никакого напряжения. Скорее наоборот — от Кобрук фонит чем-то… предвкушающим? Как от кошки, которая загнала мышь в угол, но не собирается её есть.

Это не слишком успокаивало.

Мы миновали административное крыло, поднялись на второй этаж. Кобрук вела нас не в свой кабинет, как я ожидал, а куда-то дальше, в сторону конференц-зала. Большого помещения, где обычно проводились планёрки, совещания и редкие торжественные мероприятия.

Зачем туда?

Дверь в зал была закрыта. Из-под неё не пробивался свет. Внутри стояла полная тишина.

Моё сердце забилось чаще. Что бы там ни было, это не могло быть хорошим.

— Анна Витальевна, — я не выдержал. — Может, объясните наконец, что происходит?

Кобрук остановилась у двери и обернулась к нам. На её лице появилось странное выражение — что-то среднее между серьёзностью и еле сдерживаемой улыбкой.

— Сейчас всё поймёте, — сказала она и толкнула дверь.

Темнота.

Кобрук пропустила нас вперёд и закрыла дверь за нашими спинами. Мы стояли в кромешной тьме, и я инстинктивно шагнул вперёд, прикрывая Веронику собой. Моя рука потянулась к карману, где лежал телефон, чтобы включить фонарик…

И тут вспыхнул свет.

Яркий, ослепительный свет, от которого я на секунду зажмурился. А потом раздался звук — громкий, многоголосый, оглушительный:

— ПОЗДРАВЛЯЕМ!!!

Хлопнули хлопушки — не одна, не две, а целый залп, как артиллерийский обстрел. Взметнулся серпантин — разноцветные ленты полетели в воздух, закручиваясь спиралями. Конфетти посыпалось с потолка разноцветным дождём — красное, золотое, синее, зелёное. Из-за столов, из-за колонн, со всех сторон «выпрыгивали» люди — знакомые лица, улыбающиеся, смеющиеся, аплодирующие.

Я стоял как громом поражённый, всё ещё прикрывая Веронику, с рукой в кармане, нащупывающей телефон, и пытался понять, что происходит.

Конфетти оседало на мои волосы, на плечи, на лицо. Серпантин обвил шею, как праздничный шарф. Кто-то засвистел, кто-то захлопал ещё громче, кто-то крикнул «Ура!».

А потом я увидел транспарант.

Огромный, явно самодельный, немного кривоватый транспарант, который висел на противоположной стене. Буквы были выведены красной краской — не очень ровно, с потёками, как будто рисовали в спешке. Но слова читались отчётливо: «ПОЗДРАВЛЯЕМ, МАСТЕР-ЦЕЛИТЕЛЬ РАЗУМОВСКИЙ!»

Мастер-Целитель.

Приказ о присвоении звания. Тот самый, который пришел только Кобрук и о нем знала только она. Тот самый, о котором я почти забыл в водовороте последних событий — паразиты, Вероника, Боренька, отец Вероники…

— Что… — я открыл рот и закрыл его снова, не зная, что сказать.

Вероника рядом со мной начала смеяться. Тихо, потом громче, потом совсем уж звонко. Она отпустила мою руку и обняла меня, прижавшись всем телом.

— Ты нервничал, — прошептала она мне на ухо. — Ты думал, что случилось что-то плохое, да? Я по твоему лицу вижу. Дурачок.

Я обнял её в ответ, чувствуя, как напряжение последних минут — последних дней, последних недель — медленно отпускает меня. Как будто кто-то открыл клапан, и весь страх, вся тревога начали вытекать, освобождая место для чего-то другого.

Для радости.

— Ну вот, — хмыкнул Фырк. — А ты переживал. Говорил же никакой угрозы. Только праздник в честь твоей гениальности. Хотя, признаю, они неплохо тебя разыграли. Лицо у тебя было как у человека, которого ведут на казнь.

— А ты все знал и не сказал, — мысленно пожурил его я.

— Не хотел испортить сюрприз, двуногий.

Кобрук вышла вперёд, подняв руку, чтобы успокоить толпу. Постепенно аплодисменты стихли, смех утих, и в зале установилась относительная тишина — только шёпот, смешки и звон бокалов.

Я огляделся, пытаясь оценить масштаб происходящего.

Зал был украшен с размахом, хотя и явно силами энтузиастов, а не профессиональных декораторов. Шарики под потолком — красные, белые, золотые. Гирлянды вдоль стен. Столы, накрытые белыми скатертями, уставленные тарелками с закусками, бутылками шампанского, вазами с фруктами. В углу стоял торт — огромный, трёхъярусный, с надписью «Мастеру Разумовскому» из крема.

И люди. Много людей.

Я узнавал их — медсёстры из хирургического отделения, ординаторы, анестезиологи, реаниматологи. Артём Воронов и Кристина Волкова стояли у окна, держась за руки. Семён Величко, Максим Фролов и Славик Муравьев — мои «хомяки» — сбились в кучку у стола с закусками. Шаповалов, Киселёв, даже Преображенский — Вениамин Петрович собственной персоной, которого я не видел несколько месяцев.

Все они пришли. Ради меня.

Это было… странно. Непривычно. Почти пугающе.

В прошлой жизни я не праздновал достижения. Не устраивал вечеринок по поводу защиты диссертации или получения нового звания. Просто работал дальше. Следующий пациент, следующая операция, следующий день. Праздники казались пустой тратой времени.

Но сейчас, глядя на эти лица, радостные, искренние, счастливые, я понимал, как был неправ. Праздники — это не про время. Это про людей. Про связи между ними. Про то, что ты не один.