Лекарь Империи 12 (СИ) - Лиманский Александр

Он стоял, покачиваясь, держась за спинку кресла. Дышал тяжело, со свистом — даже такое простое усилие давалось ему с трудом.

— Я, — сказал спокойно, закрывая за собой дверь. Темнота сгустилась, но мне было всё равно. Я видел достаточно. — Где Вероника?

— Не твоё собачье дело!

Он ткнул в меня пальцем — костлявым, дрожащим.

— Убирайся! Вон отсюда! Убирайся, слышишь⁈

Я не двинулся с места.

— Где Вероника? — повторил я. Тем же спокойным, ровным голосом. Голосом хирурга, который спрашивает пациента о симптомах. Без эмоций. Просто вопрос.

Он не ответил. Стоял, держась за кресло одной рукой, а другой — указывая на дверь. Его грудь тяжело вздымалась под застиранным халатом. Дыхание было хриплым, с присвистом — хронический бронхит, скорее всего.

Я профессионально оценил его состояние. Истощение — индекс массы тела явно ниже нормы. Желтушность кожи — печёночная недостаточность прогрессирует. Тремор рук — то ли алкогольная абстиненция, то ли что-то неврологическое. Тахипноэ — частое поверхностное дыхание, признак слабости дыхательных мышц.

Букет диагнозов. Каждый из которых убивал его медленно, но верно. И при этом он стоял и орал на меня. Вместо того чтобы лежать и экономить силы.

Откуда столько энергии у человека, который должен еле ползать?

— Двуногий, — голос Фырка был настороженным. — Мне не нравится его аура. Она… неправильная. Что-то его подпитывает. Что-то, чего тут быть не должно.

Я отметил это в уме и шагнул вперёд.

— Сергей Петрович, — сказал я, игнорируя его крики и жесты. — Давайте поговорим. Как взрослые люди. Спокойно. Без криков.

— Нечего мне с тобой разговаривать!

— Где Вероника?

— Не твоё дело! — он попытался сделать шаг ко мне, но покачнулся. Схватился за кресло обеими руками. — Она… она в безопасности! Подальше от тебя! Так и должно быть!

— В безопасности? — я поднял бровь. — От чего она в безопасности?

— От тебя!

Он выплюнул это слово с такой злостью, как будто оно было ядом.

— Она моя дочь! Моя! А ты — никто! Случайный хахаль, который возомнил о себе невесть что!

Я остановился в двух метрах от него. Достаточно близко, чтобы видеть каждую морщину на его лице, каждый лопнувший капилляр на щеках. Достаточно далеко, чтобы он не мог до меня дотянуться.

— Вы не ответили на мой вопрос. Где она?

— Здесь! — он махнул рукой в сторону закрытой двери, ведущей, видимо, в смежную комнату. — Спит! И не смей её будить! Она устала, ей нужен отдых!

Здесь. Вероника была здесь. За этой дверью.

— Фырк, — мысленно позвал я. — Ты же можешь летать по этой квартире пока я здесь?

— Да, двуногий, — отозвался бурундук и понесся в сторону комнаты. — С тобой мне вход разрешен везде. Уже лечу смотреть, там ли твоя зазноба.

— Спасибо, — отозвался я.

Я посмотрел на дверь — белую, обшарпанную, с облупившейся краской. Потом снова на Сергея.

— Почему она не выходит? Почему не отвечает на звонки?

— Потому что не хочет!

Его голос стал громче, визгливее.

— Потому что я поговорил с дочерью! По-отцовски! И сказал ей правду! Ту правду, которую она не хотела видеть! Которую ты от неё скрывал!

— Какую правду?

— Что вы не пара!

Он ткнул в меня пальцем — трясущимся, костлявым.

— У тебя на первом месте всегда будет работа! Очередной умирающий пациент! Очередная экстренная операция! А она? Она будет сидеть дома и ждать! Ждать, пока ты соизволишь вернуться! Ждать, пока ты закончишь спасать чужие жизни и вспомнишь о своей собственной!

Он перевёл дыхание — шумно, с хрипом.

— Я не позволю ей потратить жизнь на ожидание! Не позволю! Она заслуживает лучшего!

Я слушал. Молча, внимательно, не перебивая.

С профессиональной точки зрения — он говорил ерунду. Да, лекари много работают. Да, у нас бывают ночные смены и экстренные вызовы. Но это не значит, что мы не способны на нормальные отношения. Не значит, что мы «женаты на работе».

Не похоже на аргумент.

Отговорка, которую человек придумывает, чтобы оправдать свои действия. Чтобы убедить себя, что он делает правильно.

— Вы не имеете права решать за неё, — сказал я ровным голосом. — Она взрослый человек. Это её выбор.

— Имею!

Его глаза вспыхнули.

— Имею полное право! Я её отец! Я дал ей жизнь! Я…

— Отец?

Моё слово прозвучало тихо.

Но что-то в моём голосе заставило его замолчать. Что-то острое, холодное. Как скальпель, рассекающий кожу.

— Отец, — повторил я. — Хорошо. Давайте поговорим об этом. О вашем отцовстве.

Я сделал шаг вперёд.

— Где вы были последние лет десять, Сергей Петрович?

Он открыл рот, но я не дал ему ответить.

— Где вы были, когда Вероника росла? Когда училась в медицинском колледже? Когда работала санитаркой за копейки, чтобы оплатить учёбу? Где вы были?

Ещё шаг.

— Где вы были, когда у неё умерла мать? Когда она осталась одна — без поддержки, без помощи, без денег? Вы приехали на похороны? Вы были рядом, когда она плакала ночами? Когда не знала, как жить дальше?

Его лицо менялось. Злость уступала место чему-то другому — растерянности? Стыду?

— Я…

— Где вы были, когда я вытаскивал вас с того света?

Мой голос стал жёстче. Холоднее.

— Помните тот? Три месяца назад? Когда вас привезли в больницу в алкогольной коме? Когда ваша печень отказывала от многолетнего пьянства? Когда давление было шестьдесят на сорок, и вы должны были умереть?

Я остановился в метре от него.

— Кто вас спас, Сергей Петрович? Я. Не вы сами, не ваши друзья, не ваши родственники — я. А Вероника сидела в коридоре и молилась. Молилась, чтобы отец, который бросил её, не умер. Потому что, несмотря ни на что, она вас любила.

Он молчал.

Стоял, держась за кресло, и молчал. Его лицо побледнело — насколько это было возможно при его желтушном цвете.

— Вы не интересовались её жизнью, — продолжил я. — Годами. Не звонили, не писали, не приезжали. Не помогали деньгами, не помогали советами. Её вообще для вас не существовало — пока она не нужна была вам как донор внимания и жалости.

Я смотрел ему прямо в глаза.

— А теперь — теперь, когда она нашла кого-то, кто делает её счастливой — вы вдруг решили стать отцом? Вдруг вспомнили о своих правах? Вдруг захотели «защитить» её?

Пауза.

— Так что случилось, Сергей Петрович? Что изменилось? Почему именно сейчас?

Я ждал ответа.

— Он врет, двуногий, — Фырк вылетел из комнаты пулей. — Я все проверил. Вероники там нет.

Вот значит как. Он еще и пытается меня запутать. Или не понимает что происходит. Ладно. Посмотрим что он будет делать дальше.

Я ждал, что он скажет что-то осмысленное. Признает свою неправоту. Или хотя бы попытается оправдаться — по-настоящему, а не этими глупыми отговорками про «лекари женаты на работе».

Вместо этого — его лицо исказилось. Не от стыда или вины. От ярости, которая вспыхнула в его глазах, как взрыв.

— Ах ты щенок!

Он прошипел это сквозь зубы. Его губы побелели, желваки заходили под кожей.

— Да как ты смеешь⁈ Как ты смеешь говорить мне такое⁈ Мне — отцу! Кто ты такой, чтобы судить⁈

Он оттолкнулся от кресла и шагнул ко мне. Пошатнулся, но устоял. Его глаза горели.

— Она моя дочь! Моя кровь! А ты — никто! Случайный человек! Ты пришёл, ты уйдёшь — а я останусь! Потому что я её отец!

Его голос срывался на крик.

— Её мать… если бы она была жива… она бы никогда не одобрила! Никогда! Она бы…

Он замахнулся. Костлявый кулак взлетел в воздухе, целясь мне в лицо.

Я не двинулся.

Просто смотрел на него. Холодно, оценивающе. Как хирург смотрит на операционное поле, прежде чем сделать разрез. Только тронь. Давай, ударь.

Я не люблю драться — никогда не любил. Ни в этой жизни, ни в прошлой. Насилие — признак слабости, неумения решать проблемы словами.

Но сломать тебе руку мне не составит никакого труда.

Локтевой сустав — уязвимая конструкция. Три кости, соединённые связками и суставной капсулой. Достаточно правильно перехватить предплечье, провернуть против естественного направления движения — и хруст, и крик, и три месяца в гипсе.